«Гелена», — сказала она, неуверенно улыбаясь, и протянула мне руку дощечкой. Я спрятал свою за спину.
Может быть, сейчас я воспринял бы её по-другому, но четыре с лишним года назад она показалась мне неприятной: и слишком длинная, даже рядом с моим высоким папиком, и губы у неё — в одну линию, хотя она старательно улыбается, и глаза — жидковатые. У мамы глаза — чёрные, огненные, а у этой как вода.
«Мама лучше, — сказал я, дерзко глядя в них. — Между прочим, у нас есть мама!»
Сказал и тут же пожалел об этом. Папик уходил от меня ссутулившись.
Я думал, он разозлится, что я вылез с «мамой», приготовился «драть глотку», если начнёт выговаривать мне, а он ни слова не обронил, только подарил ни с того ни с сего двадцать пять рублей, «на твои нужды», как он выразился.
Сейчас мне стыдно вспоминать о тех двадцати пяти рублях, которыми папик откупился от меня, он зря сделал это, я бы и так смолчал.
Конечно, двадцать пять рублей оказались для меня целым состоянием. Тогда я только поступил в шестой класс художественной школы и хотел понравиться ребятам: всю нашу как-то сразу сколотившуюся компанию — Рыбку, Тюбика, Сан Саныча, Волечку, Муську, ещё человек пять — повёл в кафе-мороженое. Этак небрежно выложить официантке деньги за всех и небрежно сказать: «Сдачи не надо», как говорит папик, когда мы семьёй обедаем в ресторане! Да ещё и жест такой сделать — широкий круг описать рукой: я совсем как папик!
Сейчас мне стыдно. Предательство стоило двадцать пять рублей — ведь я невольно вместе с папиком столько лет предаю маму!
Конечно, сейчас я понимаю, отец не волен в своих чувствах, как и я. Ну заставь меня любить Муську! «Сравнил!» — злюсь я на себя и ору что есть мочи:
— Мама! Ма-ма! Ма-ма!
И мама бежит — как в детстве, на первый зов. Садится ко мне на кровать, обе маленькие ладошки кладёт на лицо, как в детстве. Она молчит, боится спросить, почему я посреди дня завалился «в койку», и я спешу её успокоить:
— «Пять» я получил, мама, не мучайся. Извини, что не позвонил, закрутилось всё!
— Слава богу! — говорит мама, а глаза мокрые. Что это все они взялись сегодня реветь?! И Муська, и Тоша, и даже мама. — А я не пошла обедать, всё ждала: позвонишь. Уж решила, случилось что-то с тобой, сердце весь день не на месте.
«Случилось, случилось, мама! — кричу я про себя. — Ещё как случилось!» Но я не говорю ничего маме и гоню от себя Тошино перекошенное ненавистью и одновременно беззащитное её лицо, не её, совсем чужой голос: «Уходи! Никогда, никогда не смей…» Мне тепло, надёжно в маминых ладонях, я целую их и говорю: