«Как «так» повернётся? Это она о том, что я-то сейчас люблю её сильнее, чем любил в первые дни знакомства?!»
— Я боюсь ответственности за тебя перед Богом, — говорит она тихо и тут же горячо продолжает: — Я не хочу от тебя ничего, только стань художником, вот твоя судьба. Я помогу, только стань художником!
Всё-таки встаю, одеваюсь и выхожу из дому. Я не ухожу от неё, нет, от неё уйти никогда не смогу, это я уже знаю, потому что… она не понимает, не знает самого главного: не я без неё, она без меня не может жить, она беспомощный, никем не защищённый ребёнок — ни родителей, ни детей, ни братьев, ни сестёр, я один у неё, и, уйди я от неё, она погибнет! Пусть она не любит меня, я люблю её за двоих.
Сыплет мелкий колющий снег. Я иду к Муське. Зачем? Не знаю. Только тогда, когда уже вхожу к ней в дом, понимаю, зачем пришёл: увидеть, какая она — защищённая, стойкая, уверенная в себе и как она любит меня!
— Ты?! — круглит глаза Муська. — Я случайно дома. Как чувствовала, не пошла на свидание. Заходи. Ты чего такой?
— Какой?
Мы стоим на лестничной клетке, около окна, я не хочу заходить в Муськин дом, я не люблю ковров, хрусталей, острых углов гарнитуров. Фонарь далеко, и до этого окна доходит лишь его блёклый отсвет.
— Весёлый, — говорит насмешливо Муська. — Выгнала тебя твоя Тошка? С неё станется. Пришёл, чтобы я помогла тебе собрать рассыпанные части? У меня запчастей нет! — Муська показывает мне, как мучается она из-за того, что не с любовью к ней пришёл, а я в её мучение почему-то не верю… Не верю и в то, что она действительно ждёт меня, что любит, и я говорю мягко, как можно мягче:
— Прости, что побеспокоил. Да, мне сейчас не того… Но я пришёл сказать, чтобы ты не ждала моих звонков, я никогда не позвоню, никогда больше не приду.
— Дурак! — говорит зло Муська. — Мне и не нужно вовсе! Я не звала тебя! — Муська шипит, как сковорода, она бы, наверное, кричала и брызгала слюной, если бы мы были не на лестничной клетке. — Что это она тебе пальто не купит, похож на пацана, — говорит зло, — твоя новая мамочка?
Я смотрю в Муськины глупые глаза, и мне становится грустно.
— Зачем ты, Муська?! Бедная Муська! — говорю я и глажу её по шерстяному пышному плечу. Но шерсть кофты отталкивает меня — руке становится неприятно. И, пока спускаюсь по лестнице, в ушах всё звенит — «дурак»!
Наверное, дурак, но Тоша без меня, дурака, — совсем ребёнок, рядом с Муськой кажется особенно незащищённой.