— Да, ты хороший друг, Валентин Аскольдович, ты любишь помогать. За это тебе воздаётся. И лучше ты, чем кто-то другой. Я голосую за тебя! Вступай. Иди трудись для нашего блага. Раз ты так решил, значит, так и должно быть. Человек знает, чего хочет. Бери салат с крабами, Антонина Сергеевна — великая мастерица.
Откуда я могу знать, что она мастерица, если она первый раз при мне такой салат приготовила?
Тоша улыбается сладкой улыбкой, но, я чувствую, накаляется, в ней происходит какая-то цепная реакция, и я жду взрыва.
Я пьян, поэтому не могу понять, что в ней происходит, между нами словно плотную стену возвели, через которую ни звука не пробьётся, ни взгляда, ни эмоции.
Меня два. Мне нравится пить и соответствовать Тюбику. С другой стороны, я сам себе неприятен, но, что именно мне не нравится в себе, никак не могу ухватить и от беспомощности болтаю, сам понимая, что болтаю чепуху.
Я благодарен Тюбику. И нет сейчас того чувства унижения, которое вывело меня из его кабинета во время первого разговора о халтуре, потому что кабинета нет и потому, что Тюбик не царственный сейчас. Он расслаблен в удовольствии и сытости, и я искренне, развязанным языком пою хвалу ему.
— Ты настоящий друг, обеспечил нас! — говорю я и начинаю рассказывать, как принимал меня председатель, как кормил, как ублажал.
— Кайф! — прерывает меня Тюбик, и я не понимаю, о чём он: о председателе или о нашей трапезе. — Ты не сомневайся, я тебя не брошу, тебе, первому, предоставлю халтуру самую выгодную, только трудись. Ты меня уважил — пригласил, и я не останусь в долгу. Нужно, Птаха, уметь взять то, что плохо лежит. И нужно уметь понять время. Одно время требует подвижников, и модны подвижники, а другое время требует тех, кто умеет точно оценивать обстановку и использовать её, вот я такой — сегодняшний. Кто бросит в меня камень за то, что я чувствую время и умею помочь людям?!
У Тоши на лице всё та же внешняя улыбка, пока мы с Тюбиком разливаемся соловьями, но я чувствую: Тоша сейчас заледеневшая, даже пьяненький ощущаю идущий от неё ко мне холод. Ловлю её взгляд, передаю миски с салатами, нахваливаю еду и не могу обратить её внимание на себя. С трудом преодолеваю желание коснуться её волос, повернуть к себе лицо, умолять заговорить, чтобы услышать её голос. А чтобы победить в себе жажду немедленно услышать её голос и увидеть глаза, смотрящие на меня, снова пью и жру, а жажду и голод затушить не могу. И чем больше пью, тем жарче мне и тем дальше от меня она.
— Ты — мне, я — тебе, — сквозь жажду и жар прорываются ко мне Тюбиковы слова, они скользят мимо, но в разговоре, чтобы не обидеть собеседника, нужно участвовать, и я важно киваю.