— Бога ты не боишься!
— А что мне его бояться? Я чист… — ответил Александр, не задумываясь.
Ответ мужа был оскорбителен. Все их религиозные споры так или иначе были связаны с участью Анны Гавриловны, и в кратком ответе мужа Анастасия услышала прямое обвинение себе: «Я чист, потому что не предал свою мать, а ты свою оговорила. Не без твоей помощи она языка лишилась и попала в вечную ссылку». Объясни она мужу свою обиду, вся ссора ушла бы в песок, но она не могла говорить напрямую.
— Ты твердишь — я прав, я прав… Слова такие — стена, тупик! Как ты не понимаешь? Человек, живя, должен сомневаться. — Слезы ее душили, голос срывался, словно падал в колодец. — Святые в келье, молясь днем и ночью, почитают себя великими грешниками. А ты потому пред собой чист, что груб душой. Потому что живешь невнимательно и не делаешь оценки своим поступкам. Все это не от ума, а от глупости.
Александр пришел в бешенство и ушел, хлопнув дверью. Говоря о своей чистоте, он меньше всего хотел напоминать Анастасии о матери. Более того, он совершенно искренне считал, что Анастасия ни в чем перед ней не виновата. Ну подписала она бумаги на допросе в утвердительном смысле, соглашаясь с обвинением следователя, но ведь это можно понять — испугалась! Да, Настя не Жанна д’Арк, но ведь не всем дано быть Жаннами. Если заглянуть в корень дела, то сразу поймешь: показания Анастасии в судьбе Анны Гавриловны никакой роли не играли. В пресловутом «бабьем заговоре» все обвинения были придуманы, и как бы ни вела себя на допросе Анастасия, и Лопухину, и Анну Гавриловну, и всех прочих все равно подвергли бы пыткам и обрекли на кнут. Анастасия не только не повредила матери, но и помогла. Переданный палачу крест сделал наказание Анны Гавриловны менее тяжелым, чем у других заговорщиков. И не надо на эту тему зря молоть языком! Он любого вызовет на дуэль, кто хоть намеком оскорбит его жену. Религиозные разговоры их потому кончались ссорой, что благочестие Анастасии казалось Александру истеричным, показным и ханжеским.
И теперь, после продолжительной разлуки сидя в уютной келье монастырской гостиницы, Анастасия искала на лице мужа отблеск того непримиримого, злого настроения. Искала и не находила. Александр был не просто ласков, в глазах его светилось понимание. А понимать — значит сочувствовать… не только ей, но всему сущему.
— Кто же наложил на тебя епитимью? Мать Леонидия?
— Нет. Я сама. Моя епитимья длилась пятнадцать лет, а здесь в монастыре и кончилась.
Александр поцеловал теплые пальцы ее поочередно левой, потом правой руки.