Это еще обострило его протест против массового истребления людьми друг друга, против чудовищной несправедливости захватнических войн. «Я жалею бедный человеческий род, который из-за нескольких квадратных миль в Канаде снимает друг другу головы!» — пишет он и, полемически противопоставляя мирный труд и независимость войне, продолжает: «Я сам чувствую себя свободным, как воздух, с утра до вечера. Мои виноградники и я никому ничем не обязаны. Это все, чего я себе желаю».
Но мир был слишком взбудоражен, чтобы такой человек мог сохранить свой если не внешний, то внутренний покой. Конечно, он не надел траура, как надел его Париж, когда некий смельчак Дамьен совершил покушение на Людовика XV. Это было тоже вызвано войной. Она повлекла за собой повышение налогов и протест плательщиков. Конечно, Вольтер не молился за здравие раненого короля, как молились исполненные или не исполненные раскаяния парижане, согласно приказу по сорок восемь часов подряд простаивая на коленях в церквах и соборах.
Но хотя ранение оказалось легким и народ успокоился, отнюдь не успокоились Людовик XV и те, кто управлял королем. В апреле 1757-го сняли двух либеральных министров… И, что ближе всего касалось Вольтера, был издан указ против литературы. Он предусматривал две кары. Смертную казнь тем авторам, издателям, книгопродавцам и даже покупателям (это было нововведением) сочинений, которые, будоража умы, затрагивали религию, угрожали королевской власти или нарушали порядок и покой. Галеры — тем, кто сочинял, составлял и распространял книги и брошюры, не получившие привилегии.
Как мог честный писатель спокойно работать под прессом этого указа? И особенно писать для «Энциклопедии»? Сейчас Вольтер усиленно старается употреблять все свое остроумие и изобретательность, придавая статьям для «Словаря» самую безобидную форму. И тем не менее д’Аламбер вернул ему одну статью, просил сделать текст более христианским, чтобы можно было напечатать.
Это тоже была война — война Просвещения и старого режима, и она требовала маневренности не меньшей, чем понадобилась маршалу герцогу де Ришелье у острова Минорка.
Среди войн оружием и пером личное примирение Фридриха II и Вольтера тоже было связано с войной, неотделимой от Фридриха, и стремлением установить мир на земле, столь важным для его бывшего учителя.
Немалую роль в этом примирении — казалось, невозможном — сыграло доброе сердце Вольтера.
Фридрих II жаждал примирения, потому что был несчастен, а в несчастье мы обычно тянемся к старым друзьям. Несчастен же он был прежде всего потому, что ему изменила военная удача. После одного поражения он даже стал носить пузырек с ядом. Вольтер, переехав в Швейцарию, прозвал бывшего «Северного Соломона» «Люком» — кличка злой обезьяны, которая жила в Делис. Но теперь он жалеет страдающего врага, хотя и не без оттенка превосходства и не все королю прощая. «Я не знал, когда его покинул, что моя судьба сложится лучше… Я прощаю ему все, кроме его вандализма по отношению к мадам Дени».