Я готов кончить мою карьеру тем, что Ваше величество ее начало…»
Вольтер был доволен и самой статуей, назвал Пигаля великим скульптором, благодарил его за услугу.
Сюзанна Неккер писала в Ферне, что весь свет одобрил монумент, но жаловалась на язвительность скульптора и трудности с установкой статуи. А еще больше была недовольна тем, что Пигаль захотел изобразить Вольтера голым. Оригинал статуи, рассказав об этой ее жалобе 18 марта 1771 года в письме д’Аламберу, просил, чтобы он и другие философы оценили его изображение… «Это — Вы, кому я обязан, это — Вы, кто подает мне надежду».
С прижизненным памятником Вольтеру были связаны еще и другие недоразумения и неприятности. Вопреки утверждению доктора Давида Фридриха Штрауса, что Жан-Жак Руссо тоже принял участие в подписке, против чего якобы Вольтер резко протестовал, из 75-го тома «Корреспонденции», так и озаглавленного — «Статуя Пигаля», явствует: противник оригинала скульптуры в подписке участвовать отказался. Вольтер был возмущен его отказом. Впрочем, при их отношениях этот поступок Руссо отнюдь не вызывает удивления.
Но недоразумения и неприятности пришли и ушли, а статуя осталась, хотя она и менее знаменита, чем работы Жана Гудона.
Однако ни самый великий скульптор, ни самый великий художник не могли воплотить Вольтера таким, каким он был, во всей его неповторимости. Мнения современников о его наружности, особенно в старости, не были особенно лестными, хотя встречались и исключения.
Сам Вольтер, хотя и был крайне доволен тем, что лучшие умы Европы поставили ему памятник при жизни, не мог скрыть от той же Сюзанны Неккер своего смущения ввиду непригодности «модели»: «Мне семьдесят шесть лет… Говорят, месье Пигаль должен приехать, чтобы лепить мое лицо. Но, мадам, нужно, чтобы у меня это лицо имелось. Сейчас трудно угадать, где оно. Глаза ввалились на глубину трех дюймов, щеки похожи на ветхий пергамент, плохо прикрепленный к костям… Последние зубы исчезли… Никто никогда не лепил статуи с человека в таком состоянии…»
Но Амалия Стюард даже пятью годами позже пришла в совершеннейший восторг от внешности Вольтера: «Нет возможности описать пламя его глаз и изящество его облика. Такая очаровательная улыбка!..»
Как это случается с большинством людей, к старости обостряются и многие черты характера Вольтера. По-своему правы и принц де Линь и мадам Жанлис, хотя во многом она несправедлива. Больше других, мне кажется, нужно верить преданному секретарю «патриарха» с 1756 года до самой смерти Жану Луи Ваньеру. По его воспоминаниям, Вольтер стал еще более вспыльчив, а порой и резок. Если старику перечили, им легко овладевал гнев. Но, пишет Ваньер, никто так охотно не соглашался с разумными доводами. Особенно примечательно, если вспомнить, как любят утверждать, что он презирал и третировал чернь, приравнивая ее к животным, — вспылив против слуг, Вольтер неизменно уже через несколько часов просил у них извинения, ссылаясь на свои недуги. Неизменно был любезен с дамами. В каждый разговор с ними вкрапливал стихотворные экспромты-мадригалы.