Что же касается неполных трех лет жизни в Англии, хотя он не отказался полностью от общения с английскими Конти, Сюлли, Комартенами, именно тогда впервые с такой силой проявились его демократические убеждения и симпатии. Он выучился английскому языку.
Обратимся к фактам. Норман Торри прав, называя самым достоверным портретом жизни Вольтера в Англии его письма к Никола Тьерьо. Напомню, что тот был простым клерком, а затем скромным переводчиком.
Приведу в своем прозаическом переводе несколько стихотворных строчек одного письма Вольтера к этому Другу:
«Я пишу тебе рукой, ослабленной лихорадкой,
С духом, навсегда сформированным ожиданием смерти,
Свободный от предрассудков, без имущества, без родины,
Без расположения высокопоставленных и без страха
перед судьбой,
Насмехаясь над всеми глупыми гордецами,
Всегда — одной ногой в гробу,
Второй выделывая прыжки…»
Мы видим здесь и немощность тела, и силу духа, и презрение к ничтожеству аристократов и собственному благосостоянию, и никогда не изменявшую ему иронию в отношении других и самого себя.
Это письмо написано еще по-французски, но позже, для того чтобы исповедь была полной и ничем не стесненной, Вольтер стал писать Тьерьо и другим французским друзьям, которые могли его понять, по-английски. Он, по собственному признанию, поступал так же, как Буало: тот вел свою корреспонденцию по-латыни, чтобы не могли прочесть те, кому читать не надлежало.
Однако Тьерьо только главный, но отнюдь не единственный адресат писем Вольтера из Англии. Список его корреспондентов уже в эти недолгие годы велик и разнообразен. Назову только — из англичан — Александра Попа, Джонатана Свифта, графа Оксфорда, из французов — графа Морвиля, маркизу де Верньер и даже графа де Морена. Письма становятся полным и искренним его дневником, эскизами будущих произведений и сами — литературными произведениями эпистолярного жанра.
В первом английском письме к Тьерьо из Лондона от 26 октября 1726 года Вольтер взволнованно рассказывает, что, вернувшись в конце июля из тайной поездки в Париж, и безуспешной и дорогой, он оказался в весьма затруднительном положении. Имея при себе не наличные деньги, но векселя на восемь-десять тысяч французских ливров, он рассчитывал их учесть у банкира-еврея Медина. Но тот обанкротился. Оказавшись, таким образом, без единого пенни, больной, несчастный, одинокий, чужой всем в городе, где «не знал никого»(?), он охотно расстался бы с жизнью. Не исключено, что здесь немало преувеличений. Но нельзя забывать и что июль в Лондоне — месяц вакаций. Безусловно, милорд и миледи Болингброк проводили это время в деревне. Явиться к послу Вольтер в таком состоянии не мог. Никогда еще он не испытывал подобного отчаяния. Но, видно, был рожден для того, чтобы пройти через все житейские беды и уцелеть. Судьба послала Вольтеру в эту горькую минуту незнакомого английского джентльмена, который предложил ему сколько угодно денег, — говорится дальше в письме Тьерьо.