Едва мадам де Графиньи переступила порог замка, ей тут же поручили роль. Играли «Блудного сына», репетировали «Заиру».
Ее поразила театральная лихорадка, которая временами охватывала хозяев и гостей Сире. «В течение 24 часов мы прорепетировали и сыграли 33 акта трагедий, опер и комедий». Если в этот день спектакля не было, забавлялись марионетками. Кукла, жена Полишинеля, полагала, что убила мужа песенкой.
Или же Вольтер показывал волшебный фонарь, импровизируя «истории, от которых помрешь со смеху»; он сталкивал в них друзей с врагами, Ришелье с аббатом Дефонтеном. Мадам не подозревала, что первые философские повести и сказки Вольтера и родились у волшебного фонаря.
Но так же кипела у хозяев замка и работа. Маркиза дю Шатле спала нередко всего часа два, ночи напролет проводя за опытами или конторкой. Вольтер запирался у себя на целый день, иной раз появлялся лишь в середине ужина и снова убегал в свой кабинет, к секретеру.
Из писем Вольтера и его современников, воспоминаний других лиц известно еще немало подробностей жизни в Сире примерно того же времени.
После возвращения из Голландии в феврале 1737 года Вольтер снова чувствует себя в раю. Снова восхваляет выдающийся ум и женское очарование Эмилии в посвященных ей стихах. Как не правы те, кто утверждает: он не умел любить! Снова восхищается деревенскими красотами и тишиной, вечерним небом и не боится ничего, «кроме зависти врагов».
Быт опять входит в строгие рамки. Обедают с гостями, тратя на это ровно час. Еще полчаса проводят за приятной беседой в гостиной перед кабинетом Вольтера. В самый кабинет посетители допускаются редко. Характерно, что там нет ни одного стула для гостей, и сам хозяин неизменно стоит, чтобы разговор как можно скорее пришел к концу.
Как правило, ровно в двенадцать Вольтер отвешивает гостям почтительный поклон и до ужина предоставляет их самим себе.
После обеда Эмилия обычно ездит верхом. А Вольтер берет ружье и отправляется в лес. Впрочем, никому ни разу не удалось услышать его выстрела.
Но гости довольствовались и короткими часами, когда могли наслаждаться обществом этого «прелестного ребенка и мудрого философа», по выражению мадам де Графиньи, «самого занимательного собеседника века», как его называли другие.
Этой гостье, правда, казалось чрезмерным честолюбие Вольтера. Она была недостаточно проницательна, чтобы понять — отнюдь не из тщеславия и ревности к чужой популярности он не мог слышать даже имени Жана Батиста Руссо.
Немало времени занимала и переписка. Многие биографы, правда, сильно преувеличивают, говоря, что Вольтер писал в Сире до тридцати, а в Ферне даже до тридцати восьми писем в день. Достаточно подсчитать по полному изданию корреспонденции Вестермана, чтобы убедиться — больше двух писем