Покой состоял из разрушительной работы, чему Эмилия не только не препятствовала, но и сама горела в такой же лихорадке оглушительного триумфа одних его произведений, провала или запрещения других, страха за третьи, необузданной полемики с противниками, тревог, побегов — не только из Сире в Голландию, но и из Фонтенбло в Со, погони за придворной и академической карьерой, тешащей его самолюбие дружбой с наследником престола, а затем и королем Пруссии, фавориткой Людовика XV маркизой де Помпадур. Беглое перечисление следует дополнить еще и путешествиями, которым он предается вместе с Эмилией и один уже с 1739 года, и ожесточенной борьбой их взглядов, сменившей полное духовное согласие.
Шума, а им непременно сопровождались все споры И ссоры, уже в первые сирейские годы было куда больше, чем тишины. Еще не высохли комки грязи, которыми забросал писателя двусмысленный приговор по делу Жора и Вольтера. Продолжалась распря с Жаном Батистом Руссо. Пусть это и был спор архаиста с новатором, форма дискуссии, весьма ядовитая с обеих сторон, давала возможность всем, кому это было на руку, осуждать и новатора. Бывший квартирный хозяин Вольтера Дюмениль вымогал у него деньги.
Даже полемика с мракобесом и откровенным мерзавцем аббатом Дефонтеном, бесконечно обязанным Вольтеру, спасшему его от тюрьмы, была неверно понята не только многими современниками, но и Лансоном. Последний на одну доску поставил памфлет Вольтера «Предохранитель» и пасквиль Дефонтепа «Вольтеромания».
Истина же состоит в том, что Вольтер с его неудержимым темпераментом порой забывал — ив защите правого дела нужно сохранять спокойствие и умеренность. Он же иногда не соизмерял удара и не всегда апеллировал к тем, к кому следовало апеллировать. Обращения к полиции, магистратуре, министрам, даже литераторам с просьбой поддержать его в справедливой борьбе, так же как то, что, ударив, он отдергивал руку и, случалось, был уличен в отказе от собственных слов, слишком часто заслоняли от тогдашней публики истинное положение вещей. А это приносило новые огорчения.
Предавали порой и друзья. И тогда утешала лишь самоотверженная любовь Эмилии. Он платил ей тем же.
Вот один пример, связанный опять-таки с «Вольтероманией», бестселлером 1738 года. В этом гнусном пасквиле «Генриада» объявлялась «нагромождением ошибок и стилистических ляпсусов», «История Карла XII» — «плохим романом, изобилующим ошибками», стиль книги сравнивался с «бабьими сплетнями», «Философические письма» только того и «заслуживали, чтобы быть сожженными палачом», «Элементы философии Ньютона» не имели ценности большей, чем если бы их написал глупый школьник».