«Таким его сделало горе гархалов, – объяснил Келс, хоть я и сказала это больше для себя, чем для него. – Никто не приходит сюда поделиться своим счастьем. Наши боги призывают только тех, кто оказался в беде».
– Значит, сейчас в беде я или ты?
«Не только то, что причиняет боль, можно назвать горем. Но и непонимание. Такое, которое способно свести с ума».
Если честно, то ничего не поняла из его объяснения. Но задавать и дальше вопросы боялась, рискуя запутаться еще сильнее.
Нам пришлось продираться сквозь заросли из ветвей дерева, прежде чем добрались до входа в храм.
Если жилище жреца показалось мне страшным, то сам он поразил в самое сердце карикатурным уродством. Низкорослый коренастый он был словно высушен и закопчен солнцем. Череп гархала блестел лысиной, которую покрывали шишкообразные наросты. Тонкие дряблые уши свисали и касались шеи. Чем-то они мне напомнили уши слона. На шишковатых пальцах рук ногти почернели и загибались, так сильно отросли. На босых ногах они были такими же и больше напоминали когти вербера. Из одежды на гархале болталась какая-то хламида грязного серого цвета с неряшливыми мохрящимися срезами. А во лбу, там где у вех остальных чернел мыс, у этого блестела серебряная бляшка, типа большой монеты или медали.
Жрец казался мне настолько диковинным, что не могла отвести от него взгляда, хорошо хоть он пока никак не реагировал на наше появление – стоял в земляной яме с закрытыми глазами и вытянутыми в стороны руками. Келс сделал мне жест молчать и не двигаться. Да и без него поняла, что жрец погружен в медитацию.
В храме-жилище тоже было на что посмотреть. Не считая ямы посередине, все остальное пространство занимали скульптуры не похожие ни на людей, ни на гархалов. Какие-то сороконожки и сорокоручки. Вместо волос у всех них прямо из голов росли деревья. А с ветвей этих деревьев свисали медальки типа той, что горела во любу жреца.
Я уже успела в деталях рассмотреть и жреца, и обстановку в храме, и даже успела заскучать, прежде чем молящийся карлик открыл глаза и посмотрел на нас с Келсом. Его глаза поразили меня сильнее всего. Во-первых, они были неестественно большими, а во-вторых – ярко-алыми. Я даже невольно задрожала, когда он воззрился ими на меня. Принц же продолжал хранить невозмутимое молчание.
– Человеческое дитя из другого мира, – утробным, каким-то замогильным голосом заговорил жрец и неуклюже выбрался из ямы.
Мелькнула мысль, что другой голос и не может быть у подобного существа, но ее тут же перебила другая. Он говорил совершенно нормально, не как гархал.