«Мы говорим: материя первична (утверждал главный герой), а вторичны формы ее проявления. Законы движения материи, которые, собственно, и представляют собой всю совокупность законов природы, есть неотъемлемое СВОЙСТВО материи, и как всякое свойство, они могут быть изменены.
Нужно, чтобы все поняли… Фундамент у нас один — материя, а строить на этом фундаменте мы можем все что угодно».
Я назвал рассказ «Кузнец законов» и принес рукопись Генриху Сауловичу. Не думаю, что он взял тетрадные листки с предвкушением удовольствия от чтения. Он уже хорошо знал мои литературные возможности и вряд ли рассчитывал на что-то большее.
Пришел я примерно через неделю, приготовился к обычному разгрому. Генрих взял со стола листы (я успел заметить обычную правку красной ручкой и мысленно вздохнул) и сказал, перелистав:
— Это на несколько голов выше, чем все, что ты писал раньше. Это действительно хорошая фантастика. И идея, и результат.
Я выдохнул… Наверно, правильно было бы сказать, что жизнь моя в этот момент изменилась. Пафосно, да. Но так было — великое дело: понять, что перейден некий качественный барьер.
— Но… — сказал Генрих.
Конечно, в рассказе были лишние слова и целые фразы. Конечно, рассказу не хватало динамики. Конечно, заканчивался рассказ не так, как следовало бы. Конечно, работы было еще много. Но ведь это огромная разница — исправлять рассказ, зная, что он, в принципе, никуда не годится, и делать работу, зная, что рассказ ПОЛУЧИЛСЯ.
— Название плохое, — сказал Генрих. — Пусть будет «Все законы Вселенной». Ведь ты именно об этом пишешь! И вот эти аббревиатуры… Что это за ГВР? Не произнесешь. Это у тебя научный спутник — так почему не дать ему собственное имя? «Бочка», например. Он у тебя действительно похож на бочку. А здесь должна быть беседа с научным противником…
В общем, началась работа. Я принес исправленный вариант, потом второй. Уж не помню на котором Генрих сказал: «Все, хватит. Рассказ готов, и его не стыдно отправить в Москву».
Я перепечатал «Все законы Вселенной» на купленной недавно первой моей пишущей машинке. Это был древний аппарат, не дореволюционный, конечно (ятей там не было), но точно каких-то двадцатых годов. Весил этот монстр килограммов десять и обошелся мне в тридцать рублей, для студента деньги немалые, месячная стипендия. Повышенную — сорок пять рублей в месяц — я стал получать лишь в следующем семестре…
Генрих отправил рассказ Дмитрию Биленкину, с которым был хорошо знаком. Не знаю, что он написал в сопроводительном письме: Генрих никогда об этом не говорил, а я не спрашивал. Месяц (или два?) спустя Генрих сказал: