Я был влюблен — безнадежно, иррационально влюблен — в мисс Кэрью. Безнадежно? Конечно. Могло ли быть иначе? Я встречал ее на одном или двух званых обедах, я танцевал с ней на одном или двух балах, я поклонился ей полдюжины раз в Парке. Это было самое обычное знакомство, и ничего больше. Но если бы даже было что-то большее, — кем был я, Филипп Дандональд, чтобы рассчитывать, даже в самых смелых мечтах, на внимание богатой, красивой, блестящей мисс Кэрью? С таким же успехом я мог бы позволить себе влюбиться в Венеру Милосскую или Мадонну делла Сеггиола.
Я был всего лишь Филиппом Дандональдом, юристом-адвокатом; и я никогда в жизни не был участником суда. Я был автором неудачной книги, — дешевой мелодрамы, авторство которой мне было стыдно признать, — и многочисленных легких статей и сенсационных историй; пузырей, уносимых постоянно текущим потоком около полудюжины ежедневных и еженедельных изданий. Я был так же беден, как аптекарь Ромео. Мисс Кэрью была богатой наследницей. Моя жизнь была потрачена на любопытный философский эксперимент, посредством которого мозги превращаются в хлеб. Для мисс Кэрью мир был огромным тортом, из которого она выбирала только цукаты. Я снял обшарпанный первый этаж с видом на пыльную маленькую площадь, излюбленное место шарманщиков, в самом сердце неизвестного региона, расположенного между Пентонвиллем и Британским музеем. Мисс Кэрью владела домом на Сэвилл-роу, аббатством в Йоркшире и виллой недалеко от Флоренции. Короче говоря, я был так же далек от сферы, в которой она жила и существовала, как если бы был обитателем Урана.
Тем не менее, я любил ее. Я полюбил ее с первого взгляда, и это было на вечеринке в Мейфэре, ровно в двадцать четыре минуты одиннадцатого вечера в четверг, двадцать четвертого декабря тысяча восемьсот шестьдесят второго года. Я отправился на вечеринку в полном здравии всех своих умственных способностей. Я оставил ее безнадежным сумасшедшим и в ту ночь лег спать в ботинках.
С тех пор вселенная для меня состояла только из мисс Кэрью. Я мечтал о ней; бредил ею; писал ей сонеты; с головой погружался в вечеринки в надежде встретить ее; носил перчатки на два размера меньше моих рук и ботинки, вспоминая о которых, я краснею; я наскучил моему лучшему другу Бобу Коньерсу до такой нечеловеческой степени, что он сбежал от меня по истечении трех недель и встречал весну во Флоренции. И это было еще не все. Я нанял лошадь для верховых прогулок и наведывался в Парк по воскресеньям. Я ходил в театр, став обозревателем «Пимлико Пэтриот», чтобы хоть изредка иметь возможность видеть свое божество в партере; и, совершив все остальные нелепости, на которые способна молодежь, я увенчал все это, собрав все свои рассказы в три эффектных тома и опубликовав их анонимно со следующим загадочным посвящением:
