— Ради Бога, синьор, — пробормотал он, — будьте осторожны в своих словах! Вы… вы видели его? Это правда?
— Это правда? — повторил я, сам не зная, почему, дрожа и холодея с головы до ног. — Это так же верно, как то, что я живу и дышу! Почему вы спрашиваете?
— Болезненный и изможденный вид, с необычайно яркими глазами, — сказал настоятель, сам выглядевший очень бледным. — Был ли он… был он похож на молодого человека?
— На молодого человека, измученного страданиями и угрызениями совести, — ответил я. — Но… но это было не в первый раз, mio padre! Я видел его раньше… сегодня днем… внизу, возле леса, на холме, возвышающемся над озером. Он стоял спиной к закату.
Настоятель упал на колени перед маленьким резным распятием, висевшим рядом с камином.
— Requiem aeternam dona eis, Domine; et lux perpetua luceat eis, — сказал он прерывисто. — Вечный покой даруй им, Господи, и вечный свет пусть светит им.
Остальная часть его молитвы была неслышна, и он оставался в таком положении в течение нескольких минут, закрыв лицо руками.
— Я умоляю вас объяснить мне значение этого, — сказал я, когда он, наконец, поднялся и сел, все еще бледный и взволнованный, в свое кресло.
— Я расскажу, что смогу, синьор, — ответил он, — но я не должен рассказывать вам всего. Это секрет, который принадлежит нашей общине, и никто из нас не имеет права его раскрывать. Два года назад один из наших братьев был уличен в совершении тяжкого преступления. Он страдал, боролся, но, все-таки, из-за представившейся ему ужасной возможностью, совершил его. Его жизнь стала его платой за это преступление. Тот, кто был глубоко оскорблен этим поступком, встретил его, когда он убегал с места преступления, и убил его. Синьор, монаха звали фра Джеронимо. Мы похоронили его там, где он умер, на возвышенности, рядом с лесом, который растет вдоль дороги в Марино. Мы не имели права предать его останки освященной земле, но мы постимся и служим мессы за упокой его души в каждую годовщину того страшного дня.
Настоятель сделал паузу и вытер лоб.
— Но, mio padre… — начал я.
— В этот день в прошлом году, — перебил он, — один из лесорубов торжественно поклялся, что встретил фра Джеронимо на том самом холме, на закате. Наши братья поверили этому человеку — но я, да простит меня Небо! Я ему не поверил. Теперь, однако…
— Значит… значит, вы верите, — запинаясь, произнес я, — вы верите, что я видел…
— Брата Джеронимо, — торжественно произнес настоятель.
И я тоже в это верю. Мне сказали, что, возможно, это был обман чувств, иллюзия. Согласен; но разве сама по себе такая иллюзия не является таким же ужасным явлением, как самая правдивая легенда, которую суеверие вызывает из загробного мира? Как мы объясним природу этого обмана? Откуда возникает эта иллюзия? С помощью какой материальной силы она возникает в мозгу? Это вопросы, дающие повод к многочисленным спекуляциям, перед которыми скептик и философ одинаково отступают, — вопросы, на которые я не в состоянии дать ответ. Я знаю только, что это был краткий эпизод из моей собственной жизни; что я описал увиденное своими собственными глазами; и что это случилось всего сорок лет назад, одиннадцатого марта тысяча восемьсот двадцать шестого года.