Наконец настал день выставки. Я почти не спал накануне ночью, и раннее утро застало меня с несколькими другими учениками, нетерпеливо ожидающими открытия перед запертой дверью. Когда я прибыл, до назначенного времени оставался час, но, казалось, прошла половина дня, прежде чем мы услышали, как тяжелые засовы внутри сдвинулись, и ринулись в едва приоткрывшуюся дверь. Я взлетел по лестнице и оказался в первой комнате, прежде чем вспомнил, что должен был купить каталог. Однако у меня не хватило терпения вернуться за ним; поэтому я ходил кругами, нетерпеливо разыскивая свою картину. Ее нигде не было видно, и я перешел в следующий зал. Здесь мои поиски оказались столь же безуспешными.
— Она, должно быть, в третьей комнате, — сказал я себе, — где размещены все лучшие работы! Что ж, даже если ее повесили очень высоко или в темном углу, в любом случае, иметь свою картину в третьем зале — большая честь!
Но, несмотря на то, что говорил так храбро, войти я отважился с замиранием сердца. На самом деле я не мог надеяться на хорошее место среди корифеев искусства; в то время как в любом из других залов существовала возможность, что моя картина могла бы занять сносное положение.
Раньше этот дом был особняком торговца с огромным состоянием, который оставил его вместе со своей ценной коллекцией картин государству. Третья комната была его приемной, а пространство над великолепным резным камином отводилось, в качестве почетного места, лучшей картине. Автор этой картины всегда получал дорогой приз, которым он также был обязан щедрости основателя. К этому месту мои глаза, естественно, и были обращены, когда я вошел в дверь. Мне это снится? Я застыл неподвижно — меня бросало то в жар, то в холод — я побежал. Нет, это не было сном! Там была моя картина, моя собственная картина, в маленькой скромной рамке, установленная на главном месте галереи! И там же, в углу, была прикреплена официальная карточка с надписью «ПРИЗОВАЯ КАРТИНА», напечатанной блестящими золотыми буквами. Я сбежал вниз по лестнице и купил каталог, чтобы мои глаза могли порадоваться моему счастью; и там, конечно же, было напечатано в самом начале: «ЕЖЕГОДНЫЙ ПРИЗ за КАРТИНУ — Вид в Роттердаме, N 127 — ФРАНЦ ЛИНДЕН». Я мог бы заплакать от восторга. Я не мог наглядеться на свою картину. Я ходил из стороны в сторону — я отступал — я приближался к ней — я смотрел на нее во всех возможных ракурсах и забыл обо всем, кроме своего счастья.
— Очаровательная маленькая картина, сэр, — произнес голос у моего локтя.
Это был пожилой джентльмен в золотых очках и с зонтиком. Я покраснел и нерешительно спросил: — Вы так думаете?