Я отправился в Дарем в понедельник, как и было предложено, — в тот памятный понедельник той памятной первой недели июля, — взяв с собой перчатки в количестве, достаточном для Бриарея, и ботинки в количестве, достаточном для сороконожки. Что касается парфюмерии и помады, я мог бы смазать маслом и надушить добровольческий корпус, не став от этого заметно беднее. Я, кстати, не думаю, что психологические исследователи обратили такое внимание, какого заслуживает этот вопрос, на ту тонкую связь, которая соединяет помаду с нежной страстью. Именно в таинственной природе вещей Купидон и Бриденбах должны играть на руку друг другу. Влюбленный мужчина по неизбежному закону тяготеет к медвежьему жиру и проявляет болезненный интерес к своим волосам. Я помню, что в то время получил невыразимое утешение от покупки Патентованного Меллина, Глицеринового масла, Кристаллического Крема, Питательной Помады и тому подобных смягчающих веществ. Кроме того, я нашел успокаивающее влияние, такое же, как «божественная философия», какая никогда не проливалась на беспокойную душу человека, в бальзаме Роуланда из Колумбии.
Не в моей власти дать сколько-нибудь вразумительный отчет о первых двух или трех днях в Сеаборо-корте. Они прошли, так сказать, в элементарном сне любви и ревности, блаженства и отчаяния. Я завидовал капитану Брюеру, лорду Шербруку, преподобному Клементу Стоуну (у которого была жена и семеро детей в Беркшире) и даже моему дорогому, доброму, гостеприимному Джеффри Бьюкенену. Я не мог ни спать, ни есть, ни разговаривать, — как в те дни, когда мое сердце было свободно от мисс Кэрью. Когда-то давным-давно я привык добиваться небольшого успеха в обществе; но сейчас я не мог бы сказать ничего гениального даже ради того, чтобы спасти свою жизнь. Я мучительно сознавал свою собственную застенчивую глупость. Я знал, что я тупее Брюера, и что даже плагиат лорда Шербрука оставлял меня в тени. Я горел желанием отличиться. Я хотел, чтобы разразился сильный шторм и судно потерпело крушение прямо перед домом; представлял себе, как я один из всех людей на этом побережье выйду с веревкой на поясе и спасу одного за другим теряющих сознание страдальцев. Я хотел, чтобы Сеаборо-корт загорелся ночью, и думал, как это будет славно, когда пожар достигнет своего пика, а трусливая толпа будет стоять в стороне; тогда я брошусь сквозь дым и пламя и поднимусь по горящей лестнице, пока не найду комнату, где мисс Кэрью будет стоять у окна, тщетно взывая о помощи от тех, кто внизу. Затем я возьму ее на руки, укутаю одеялом ее любимую фигуру, чтобы защитить ее одежду от огня; и отнесу ее, шатающуюся, задыхающуюся, но неустрашимую, в безопасное место, где, упав к ее ногам, весь почерневший и ужасный, я скажу: «Я люблю вас, Хелен Кэрью! Я никогда не осмеливался сказать вам это до сих пор», — и умру.