Царь Алексей Тишайший (Козляков) - страница 396

Осень 1675 года традиционно посвящалась подготовке к троицкому походу, совпавшему с приездом нескольких иностранных посольств в Москву. В преддверии задуманной большой войны с Крымом все эти события приобретали дополнительное значение. Если раньше Москва искала себе союзников в Европе для борьбы с Турцией, то теперь в ней самой были заинтересованы, чтобы привлечь к союзу против вступившей в войну Швеции. Дважды в 1675 году приезжали посольства из Бранденбурга, подвергшегося нападению Швеции (весной Христофора Георги, а осенью Иоахима Скультета). Сторонники продолжения линии Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина на решение «балтийского вопроса» оставались в Боярской думе, и даже русский резидент в Варшаве Василий Тяпкин советовал царским войскам вступить в союз с немецкими государствами и заставить шведов «заиграть около Риги». Но позиция главы дипломатической службы Артамона Матвеева оставалась незыблемой. Благодаря его настойчивости состоялся поворот Московского государства на восток: были отосланы посольства в Китай и даже в далекую Индию. Когда все с тем же намерением привлечь Московское государство к союзу в войне против Швеции в Москву от императора Леопольда I прибыло посольство во главе с Аннибалом Боттонием, оно не достигло своих целей.

Благодаря секретарю имперского посольства Адольфу Лизеку, оставившему подробное описание поездки, хорошо известны детали приема имперского посольства. Началось оно с «повестки», возникшей в ходе последнего русского посольства в Вену. В Москве была составлена «запись» о том, чтобы впредь обмен верительными и отпускными грамотами происходил в присутствии цесаря, а в титуле царя Алексея Михайловича было слово «величество», а не «пресветлейшество». В октябре 1675 года, по сведениям хорошо осведомленного датского резидента Магнуса Ге, в Москве происходили какие-то постоянные съезды ближних советников царя Алексея Михайловича. Несмотря на просьбы представителей Империи, Бранденбурга и Дании, в Москве не желали открывать второй, «шведский» фронт. Как писал Магнус Ге в донесении датскому королю, «в Сенате (то есть среди тех, кого царь допускает к себе, а их совсем немного) это дело выносилось на обсуждение несколько раз, но безрезультатно — так многочисленны разные мнения»^>{756}. Более того, попытка датского резидента наладить связи с имперским посольством привела в ярость Матвеева и стала причиной острого конфликта (имевшего отдаленные последствия и для судьбы самого Матвеева).

К имперскому послу Боттонию Матвеев, напротив, благоволил и даже принял его у себя в доме. Имперские дворяне увидели здесь много занимательного, включая «изображения святых, немецкой живописи», часы, по-разному отсчитывавшие начало дня, как это принято в других странах, на западе и востоке. Как выразился Адольф Лизек, «едва ли можно найти что-нибудь подобное в домах других бояр. Артамон больше всех жалует иностранцев (о прочих высоких его достоинствах говорить не стану), так, что немцы, живущие в Москве, называют его своим отцом; превышает всех своих соотчичей умом и опередил их просвещением». Подтверждают наблюдения дипломата и русские источники, свидетельствующие о подарках Артамона Матвеева царевичам. Наследнику престола царевичу Федору Матвеев подарил «Библею неметцкую в лицах, да клевикорты, да две охтавки», а также сделал особый подарок — «снегиря Неметцкаго»