Оскорблял царь-наемник великоградцев уже в открытую. Да только зацепило вдруг Добрыню в его сочащихся издевкой словах совсем другое. Что там еще бросает им с Василием в лицо с ухмылочкой правитель Алыра, воевода уже не слушал.
Да, Мадина, выходит, супругу во всем призналась – но почему Гопон так странно сейчас о себе сказал: «Муж такой своевольной жены»? Почему не сказал просто – «я»?
И кое-что еще, очень важное, тоже и в этих словах, и в невозмутимом тоне царя-наемника было неправильным. До того неправильным, что аж ухо резануло.
Новая мысль, закравшаяся сейчас воеводе в голову, была вот уж точно насквозь бредовой и сумасшедшей. Он и сам в нее не верил и верить не хотел, но и отбросить свои подозрения теперь не мог.
Отвечать что-то человеку, сидевшему перед великоградцами на троне, было уже незачем. Пробовать достучаться если не до его совести, то хоть до разума, понапрасну тратя слова, – тоже. Делать этого, вступая в перепалку с алырцами, русич и не собирался. Но Добрыня понимал: если не задаст он сейчас, перед тем как повернуться и выйти из тронного зала, царю-наемнику всего одного-единственного короткого вопроса, который рвется у него с языка, то подозрений этих проверить так и не сумеет. И гадай потом, верные они или нет.
Так что лучше было проверить их, не откладывая.
– Лютая смерть царице Мадине и в самом деле грозила, – голос Добрыни был ледяным. – Или она от тебя это скрыла?
Богатырь бил наугад. Словно нож метал в цель с завязанными глазами. Может быть, он и промахнется, всадит нож не в яблочко, а в молоко – однако все равно тут что-то не так. Крепко не так. Да, воеводе помнилось лучше некуда, как виновато вчера смотрела у царского крыльца Мадина на мужа. Осунувшегося и почерневшего от тревоги да горя. Да, о встрече с пущевиком царица и вправду могла Гопону ничего не сказать. Могла она и не захотеть добавлять мужу лишней боли. Но если Добрыня прав, то и сам Гопон просто не сможет сейчас, вскинувшись, не спросить воеводу прямо и в лоб, о чем же Мадина умолчала и что от него утаила.
А если царица все же рассказала супругу о том, как она чуть не погибла в Черной пуще… тогда слова Гопона звучали и вовсе непонятно. Уж поблагодарить-то русичей за спасение любимой жены царь-богатырь был должен, пусть и сквозь зубы. Да и никак не смог бы он остаться перед великоградцами настолько бесстрастным, этот рассказ Мадины сейчас вспоминая.
Только вот в глазах у царя-наемника так и не мелькнуло ни изумления, ни тревоги, ни гнева. Ничего из того, что надеялся в них увидеть Добрыня. Они только вновь слегка сощурились.