Ахматова же актрисой не была, она была поэтом, и ее одиночество носило экзистенциальный характер, было средоточием страстей, которые обуревают художника, от которых нет спасения, но и без которых невозможно «Божественное вторжение» (слова Иосифа Бродского).
Об Ахматовой Раневская говорила: «Она была женщиной больших страстей. Вечно увлекалась и была влюблена. Мы как-то гуляли с нею по Петрограду. Анна Андреевна шла мимо домов и, показывая на окна, говорила: «Вот там я была влюблена… а за тем окном я целовалась».
Но того Петрограда уже не существовало, как и тех поцелуев, о которых рассказывала Ахматова, тех влюбленностей и прогулок. Можно предположить, что для Раневской Анна Андреевна была последним отзвуком ушедшей эпохи, тех людей, которых давно не было в живых, ее детства и молодости.
Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит,
Крапиве, чертополоху
Украсить её предстоит.
И только могильщики лихо
Работают. Дело не ждет!
И тихо, так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идёт.
А после она выплывает,
Как труп на весенней реке, —
Но матери сын не узнает,
И внук отвернётся в тоске…
август 1940 г.
А еще, можно предположить, Раневскую в Ахматовой восхищала ее уникальная в те времена способность быть свободной, создавать тексты, находящиеся вне времени и политики, быть выше литературных дрязг и склок (чем Анна Андреевна вызывала особое раздражение советских писателей).
Подобного рода независимостью Фаина Георгиевна похвастаться не могла хотя бы по той причине, что актерская профессия изначально предполагает несвободу и зависимость (от автора, от режиссера, от репертуара).
Конец сороковых – начало пятидесятых годов стало для Раневской очередным искушением, испытанием на прочность, хотя казалось, что победа в великой и страшной войне, а также пережитые в ней нечеловеческие страдания должны были изменить жизнь к лучшему, навсегда оставив позади подлость, ненависть и мракобесие.
В ночь с 12 на 13 января 1948 года в Минске погиб (впоследствии выяснилось, что он был убит) актер, режиссер, театральный педагог, первый председатель Еврейского антифашистского комитета Соломон Михоэлс. По сути это трагическое событие, потрясшее не только советскую, но и мировую театральную общественность, и стало отправной точкой так называемой «борьбы с безродными космополитами», имевшей место в СССР в 1948–1953 годах.
Творческая и научная интеллигенция Страны Советов была огульно обвинена в «низкопоклонстве» перед Западом и пренебрежении к советскому патриотизму. При этом обвинения обрели узко национальный характер, «безродными космополитами» (термин Андрея Жданова) стали преимущественно носители еврейских фамилий. Характерно, что именно в это время государство Израиль вопреки активной внешней политике СССР на Ближнем Востоке сделало свой выбор в пользу Соединенных Штатов, соответственно советские евреи формально лишились своей исторической родины, которая, по мысли сталинских идеологов, предала социалистические идеалы. Волна антисемитских публикаций, постановлений и негласных партийных распоряжений захлестнула советские театр, кино, литературу, науку. Еще вчерашние орденоносцы, лауреаты Сталинских премий, участники войны и победители германского нацизма стали «агентами мирового сионизма», «проповедниками иудаизма», носителями буржуазной идеологии, «прожжёнными националистами».