Фаина Раневская. История, рассказанная в антракте (Гуреев) - страница 55
Высотка на Котельнической набережной. Фото Максима Гуреева
Раневская Ф.Г. в роли Люси, Плятт Р.Я. в роли Барклея. «Дальше – тишина». Москва, Государственный академический театр имени Моссовета. 1969 г. Фотография публикуется с разрешения Государственного центрального театрального музея имени А.А. Бахрушина
Из дневника Евгения Шварца: «Чудеса с “Золушкой” продолжаются… Приказано выпустить картину на экран ко Дню Победы… министр смотрел картину в среду. Когда зажегся свет, он сказал: “Ну что ж, товарищи: скучновато и космополитично” (министром кинематографии тогда был Иван Большаков, который, как мы помним, не питал к Раневской особых симпатий). В четверг смотрел “Золушку” худсовет министерства. Первым на обсуждении взял слово Дикий (Алексей Денисович Дикий, актер, театральный режиссер). Наши замерли от ужаса. Дикий имеет репутацию судьи свирепого и неукротимого ругателя. К их великому удивлению, он стал хвалить. Да еще как! За ним слово взял Берсенев (Иван Николаевич Берсенев, актер, театральный режиссер, народный артист СССР). Потом Чирков. Похвалы продолжались. Чирков сказал мне: “Мы не умеем хвалить длинно. Мы умеем ругать длинно. Поэтому я буду краток…” Выступавший после него Пудовкин сказал: “А я, не в пример Чиркову, буду говорить длинно”. Наши опять было задрожали. Но Пудовкин объяснил, что он попытается длинно хвалить… короче говоря, все члены совета хвалили картину так, что министр в заключительном слове отметил, что это первое в истории заседание худсовета без единого отрицательного отзыва. В пятницу в главке по поручению министра режиссерам предложили тем не менее внести в картину кое-какие поправки, а в субботу утром вдруг дано было вышезаписанное распоряжение: немедленно, срочно, без всяких поправок (кроме технических) готовить экземпляр к печати».
Кино, вышедшее на большие экраны в 1947 году, как раз накануне событий, о которых шла речь в начале этой главы, принесло Фаине Георгиевне всенародную любовь и признание (хотя чего уж было желать большего после «Подкидыша» 1939 года).
Киносказка, которую рассказали Надежда Кошеверова и Михаил Шапиро и о которой композитор картины Антонио Эммануилович Спадавеккиа говорил: «Я приходил на съемочную площадку, и мне начинало казаться, будто я сам нахожусь в некоей волшебной стране с ожившими сказочными героями», стала для Раневской естественным и единственным убежищем, о котором она хоть и отзывалась с иронией – «королевство маловато, разгуляться негде», но в котором, подобно Ахматовой, она могла быть совершенно свободна и абсолютно одинока. Это была добрая сказка, выбрав которую, реальный мир «борьбы с космополитами», партсъездов, Сталинских премий и «нерушимого блока беспартийных и коммунистов» утрачивал свою реальность, превращался в иллюзию, в кошмар, в сказку страшную, жить в которой было невозможно, и решение, какую из них, двух сказок, выбрать, приходило само собой.