Одиночество здесь ощущалось особенно остро – среди этих огромных дубовых двухстворчатых дверей, мозаичных панно, бесконечных колоннад, гипсовых звезд под потолком, хрустальных люстр, мраморных балюстрад, устланных коврами лестниц. Создавалось впечатление, что находишься если не в музее эпохи «великого кормчего», то в языческом святилище всесоюзного почета и всенародной глории.
Из воспоминаний Фаины Раневской: «Я часто думаю о том, что люди, ищущие и стремящиеся к славе, не понимают, что в так называемой славе гнездится то самое одиночество, которого не знает любая уборщица в театре. Это происходит от того, что человека, пользующегося известностью, считают счастливым, удовлетворенным, в действительности все наоборот. Любовь зрителя несет в себе какую-то жестокость. Я помню, как мне приходилось играть тяжело больной, потому что зритель требовал, чтобы играла именно я. Когда в кассе говорили „она больна“, публика отвечала: “А нам какое дело? Мы хотим ее видеть и платим деньги, чтобы ее посмотреть”. А мне писали дерзкие записки: “Это безобразие! Что это Вы надумали болеть, когда мы так хотим Вас увидеть?” Ей-богу, говорю сущую правду. И однажды, после спектакля, когда меня заставили играть “по требованию публики” очень больную, я раз и навсегда возненавидела свою “славу”».
Ненавидеть «свою славу» как неизбежное зло – это значит ненавидеть себя, жаждущего этой славы и принесшего ей в жертву все, что у тебя было. Разумеется, под «славой» в данном случае следует понимать дело твоей жизни, приведшее тебя к известности, ко всеобщему обожанию, граничащему с жестокостью и параноей, к наградам, к премиям и почёту. Кто-то, оказавшись в такой ситуации, просто сходит с ума и становится бронзовым человеком, стоящим на пьедестале. А кто-то, напротив, впадает в отчаяние от тотальной невозможности что-то изменить в своей судьбе, от раздвоения самого себя, понимающего весь ужас положения, в котором оказался, и принимающего этот ужас как должное, ненавидящего его и в то же время не могущего без него жить.
Конечно, Раневская понимала (об этом она часто говорила), что подобное состояние не поддается лечению, оно как хроническое заболевание, которое приходит и уходит волнообразно, на пике творческого успеха вызывает радость, подъем сил, вдохновение, а в минуты провала – страх, разочарование и отчаяние. И не было этому изнуряющему повторению, этому одуряющему круговороту конца и края.
Фаина Георгиевна жаловалась: «Государственные деятели шли навстречу и, проявляя любовь и уважение к искусству, говорили доброжелательно: “Муля, не нервируй меня!” Я не Муля. Я старая актриса и никого не хочу нервировать. Мне трудно видеть людей».