Дугин и Матрос обладали прекрасным телосложением, недюжинной силой, всегда держали в страхе население своего барака, их слава гремела на весь лагерь, а прославили их распущенность и смелый отказ подчиняться распоряжениям администрации. Одно время Матрос не вылезал из штрафного изолятора, прочно осел там и по причине тамошних нечеловеческих условий потерял добрую половину своей природной красоты. Это его не обеспокоило, поскольку в мыслях он уже тесно связал себя с уголовным миром и даже не предполагал когда-нибудь всерьез, то есть надолго вернуться к мирской свободе. Его тело количеством татуировок не уступало фондам солидных музеев. Когда начались волнения, Дугин лично возглавил отряд, громивший изолятор, и, войдя в едва освещенную пещеру, где в очередной раз томился чем-то очень уж разгневавший майора Сидорова Матрос, заключил друга в объятия. Оба были великолепны, став в позу, о многом говорившую. Дугин в эту патетическую минуту не преминул произнести гордое и счастливое слово «свобода», тогда как освобождение Матроса можно ведь, набравшись творческой наглости, сопоставить с вознесением Платона из некой символической пещеры, куда философ поместил себя с тем, чтобы на личном примере убедиться, до чего худо и погибельно в подобных земных местах. Правда, лагерные вожди определенно не дотянули до пещерного Платона: тот возвел очи горе и понял, что это правильно и хорошо, а они, выпустив друг друга из объятий, всего лишь мрачно и злобно огляделись по сторонам.
Дугин выступал властителем дум осужденных, а Матрос воином, полководцем. Поэтому идеология бунта была дугинской идеологией по преимуществу. Но, не стесняясь, пусть даже с известным цинизмом, вторим майору Сидорову, задаваясь вопросом: чего же еще в самом деле желать этому нетрезвому человеку, если, скажем, в сравнении с каким-нибудь Архиповым, который, напомним, относительно благополучен, обеспечен, например, ларьком, он выглядит удельным князьком, ведущим роскошный образ жизни? Не факт, что жены майоров, уже мелькавших на страницах данной летописи, летописи, заметим в скобках, которую отличает принципиальная правдивость, имеют столько же оснований для довольства и самых радужных представлений о бытии, сколько имел их Дугин. А чины помельче? А прапорщики? А Якушкин, наконец? Все они, так или иначе, погрязли в мирской суете, затюканы, не ведают свободы, свалившейся на Дугина и Матроса в местах ее лишения (а к Филиппову вдруг выпрыгнувшей из бездны), и очень уж смахивают на тех, кого богоравный Платон оставил гнить и угасать в пещерном полумраке.