Момент Макиавелли (Покок) - страница 128

. Таким образом, это состояние, в котором моя индивидуальная воля не подчинена воле какого-либо другого человека или группы. Никто другой не может связать меня и заставить идти, куда я не хочу. Впрочем, сделать это могут законы и постановления города. В ренессансном, как и греческом полисе, общество могло тщательно и строго контролировать частную жизнь. В несвободном состоянии важно не то, что меня может что-либо связывать, но то, что меня может связывать чья-то конкретная воля, преследующая приватный интерес (appetito). В этом случае я приближаюсь к состоянию, которое Аристотель определял как рабское, когда человек становится орудием достижения чужих целей, которые становятся тем более низкими, что осуществляются за счет власти над рабом (ведь это может относиться лишь к частным интересам, а не к стремлению к универсальному благу). Последнего можно достичь лишь путем объединения с равными, происходящего в момент отправления публичной власти. Рабовладельцы свободны лишь в своих отношениях друг с другом, поскольку только здесь следует искать публичную власть.

Таким образом, проблема свободы, к решению которой флорентийцев обязывало их гражданское наследие (также составлявшее их вторую природу или характер), — это вопрос о формировании гражданского коллектива, способного отправлять публичную власть. Свободе противостоит такое положение дел, когда власть, которая должна быть публичной, на деле принадлежит отдельным людям. По мере того как Гвиччардини раскрывает первые следствия из определения свободы, понятой как независимость от частного, он показывает нам конкретное значение, которое имела эта теория во флорентийских условиях после 1494 года. Законы, говорит он, сами себя в исполнение не приводят; делать это должны магистраты. Если мы хотим подчиняться законам, а не людям, то первое требование состоит в том, чтобы магистраты не были обязаны своей властью отдельным людям, а их воля при осуществлении власти не зависела от желаний отдельных людей[264]. За этими словами скрывается очень сильная отсылка к условиям, в которых властвовали Медичи до 1494 года, когда главы этого семейства управляли городом, неофициально влияя как на выборы должностных лиц, так, соответственно, и на исполнение ими своих обязанностей. Именно к этой системе ottimati в 1512 году все еще относились очень неоднозначно: с одной стороны, она обеспечивала им должностную монополию, с другой — заставляла чувствовать, что их должности не вполне им принадлежат. Они экспериментировали с республикой в надежде, что она окажется лучшим инструментом, позволяющим обосновать нахождение аристократии у власти. Такова позиция Гвиччардини: его симпатии к политической элите всегда заметны. Однако важно отметить, что здесь, как и в других его произведениях, мы находим не менее явное возражение, косвенное или очевидное, против формально замкнутой олигархии. Он говорит, что магистраты не должны считать источником своей власти одного или некоторых, как не должны ощущать себя ограниченными в своих полномочиях волей других людей. В конечном счете свобода основана на народном правлении. Небольшая группа олигархов — так, по-видимому, рассуждает он, — которые делят между собой должности в закопченной комнате (так происходящее представлял Кавальканти), не сможет удовлетворять необходимому условию свободы, поскольку они всегда будут помнить, кому обязаны своими постами. Дабы власть была свободной, она должна быть публичной; дабы быть публичной, она должна быть безличной; дабы она была безличной, наделенная ею группа должна быть достаточно обширной. По его собственным словам, если основание свободы — власть народа, то во Флоренции основой народной власти является распределение магистратур и званий Большим советом