Париж – город-магнит; он буквально завораживает, приманивая даже тех, кому, казалось бы, и надеяться-то не на что. Не говоря уж о личном счастье. Странно, но даже отпетые неудачники умудряются находить здесь толику утраченной радости. И всё же при всей своей кажущейся доброте Париж равнодушен, холоден и даже циничен. Одинокий утёс, о который разбиваются несбывшиеся надежды. Но вот парадокс: даже зная об этом, люди, словно наивные мотыльки, упорно тянутся туда, где внешний блеск, суета и помпезность не оставляют путей к отступлению.
«И вот… поезд несёт меня к Парижу, – вспоминал Роман Гуль. – Каруселью отбегают сиреневые домики, плещущие розами палисадники, как картонные вертятся сероствольные платаны, кудрявые девушки в пёстрых платьях пролетают мимо, их застлали рекламные щиты коньяков, пудры, прованского масла. Неясным беспокойством ощущается близость Парижа.
Прикусив опушённую усиками верхнюю губу, черноглазая француженка пудрит плохо вымытое в вагонной уборной лицо, сурьмит выщипанные кукольные брови и толстым карандашом делает свой бледный рот похожим на красный рот слепого котенка. Париж уже близок… Француз с подвитыми усами и молодо блещущими беззрачковыми глазами, в весёленьком галстуке, что-то напевает, укладывая чемодан…
Париж ждёт их всех. А ведь всего несколько часов назад не было ни этих беспечных глаз, ни беззаботных движений, ни беспричинно выходящих на губы улыбок. Я, признаюсь, всего этого не видел уже лет двадцать: с того самого дня, как из родного дома ушёл на войну…
Я забыл даже, что существует ещё вот такая беспечная жизнь, с множеством дешёвеньких колец на пальцах, с лакированными женскими ногтями, весёленькими галстуками, с затопляющей рекламной пестротой алкоголей. От этого отдохновенного, легковейного воздуха я отвык… От всех французов, от всей Франции веет наслаждением жизнью»[42].
После Октябрьского переворота самые обыденные вещи теперь казались эмигрантам «наслаждением жизнью»…
* * *
К началу тридцатых в Париже, как и во всём мире, жесточайший экономический кризис. Властям не до эмигрантов – своих бы безработных обеспечить рабочими местами.
Как рассказывал автору этих строк в Париже потомок русских эмигрантов Николай Михайлович Лопухин, его дед по отцовской линии, князь Николай Сергеевич Лопухин[43], пережил две эмиграции – в Китай (Харбин) и во Францию. Сначала в 1918-м всей семьёй отправились в Харбин. (К слову, бабушкой Николая Лопухина была Софья Михайловна Осоргина, дочь калужского губернского предводителя дворянства, а в эмиграции – протоиерея Михаила Осоргина; жена Осоргина – княжна Елизавета Николаевна Трубецкая.) Князь откупил целый вагон, сумев при этом договориться, чтобы этот вагон прицепили к составу, следовавшему на Дальний Восток. В дороге, где-то в Тюмени, родился сын – Михаил, будущий отец моего собеседника.