так отозвался о «Вёрстах» Иван Бунин.
А вот «рецензия» в адрес Цветаевой, напечатавшейся в новом журнале, Зинаиды Гиппиус: «Характерная… черта произведений Цветаевой всегда была какая-то „всезабвенность“. В этом всезабвении поэтесса и ринулась вперёд по дороге… ведущей куда? Не всё ли равно! О таких вещах поэты, особенно поэтессы, не размышляют». Согласитесь, очень зло даже для «старухи» Гиппиус…
Вскоре «Вёрсты» по-тихому прикрыли.
* * *
На замену «Вёрстам» появляется еженедельник «Евразия». Уже откровенно просоветский. Секретарём редакции нового издания стал… Константин Родзевич. Эфрон снова на плаву. Правда, он ещё не догадывается (а может, и догадывался), что всё глубже и глубже увязает в гэпэушной трясине. Родзевич появился в Париже не сразу. Сначала его на целый год занесло в Ригу, где эмигрант проживал у своего двоюродного брата. Там-то его и завербовала рижская резидентура ОГПУ. Считается, что именно тогда Родзевичу была поставлена задача под эгидой «евразийства» наладить так называемую «мягкую» просоветскую пропаганду среди русских эмигрантов. Позже Родзевич признается, что работа у него была «щекотливая». Говоря об Эфроне, он заявлял: последнего не вербовал,«но с ним работал».
Часть тиража «Евразии» тайно переправляется в Советский Союз. Бедный Эфрон! Он стал замкнут, задумчив, вспыльчив. Бывший белогвардеец с безупречным послужным списком, теперь он вынужден заниматься чем-то таким, при мысли о котором по спине ползали мурашки. Теперь он больше всего боялся заглянуть в свою душу. Потому что знал: в душе давно большевик…
А Марина на подъёме: у неё очередной творческий взлёт! Она уже работает над новой поэмой: появляются первые строчки «Перекопа». И посвящает её «моему дорогому и вечному добровольцу». Сергей видит, над чем работает жена, и в душе его скребут кошки. Эмигрантская печать (не вся, лишь наиболее правая её часть) уже открыто обвиняет Эфрона, а заодно и Цветаеву, в большевизме.
Но самой Марине не до этого. Она уже строчит ещё одну поэму, посвящённую царской семье, которая, по её мнению, должна стать неким ответом на ёрнический стих «Император» Маяковского, в угоду кремлёвским вождям карикатурно изобразившего гибель Николая II и его семьи. В отличие от автора «Облака в штанах», Цветаева очень серьёзно подходит к данному вопросу, встречается с очевидцами, изучает придворную жизнь, роется в документальных материалах. Поэма должна стать реквиемом, но никак не низкопробной карикатурой[45].
* * *
…В каждой столице любого государства есть своя главная улица; если и не главная, то, по крайней мере, знаменитая. Бульвар Унтер-ден-Линден в Берлине, лондонская Даунинг-стрит, Пенсильвания-авеню в Вашингтоне, Маршалковская в польской столице и Тверская у нас. А в Париже? Если думаете, что Елисейские Поля, то это не так! Главная по значимости парижская улица – довольно неприметная на первый взгляд Фобур-Сент-Оноре (rue du Faubourg Saint-Honore). Именно здесь (строения №№ 55 и 57) расположен Елисейский дворец, да и не только.