Подростком Юра очень любил наше девичье общество, хотя у него были свои друзья. Он обращался к моим подругам на «вы», был с ними изысканно вежлив, оказывал им услуги, например, бегал «на уголок» к Фаусту — в маленькую лавочку, торговавшую безалкогольными напитками и конфетами. Оттуда он приносил нам воду с сиропом и сладости. Иногда он фантазировал, что влюблен в какую-то из моих подруг, но это были скорее мечты, о которых объекты этих чувств не знали. Юру отличала упрямая нетерпимость к тому, что его не интересовало, увлеченность в занятиях предметами, привлекавшими его, и общий веселый, оптимистический тонус. Подчас утром, собираясь в школу, он пел свои излюбленные песни: «Ах, как ты мне нравишься, / Да ах, да ах, / Ах, да ты красавица, / Да ах, да ах, / В лес бы заманила вечерком / И приворожила там тайком» — и арии. Особенно любил он петь арию Папагено из «Волшебной флейты»: «Я самый лучший птицелов».
Всем детям папа давал прозвища: меня он звал «медная» за мой громкий голос, похожий на трубу — сильный и звонкий, Лялю — «абапка» или «абапчонок», так как она долго вместо «папа» говорила «абапа». Инну за густые волосы и растрепанную прическу он называл «Лохмачевская» или «Ванька-ключник». Юра получил от него прозвище с восточным оттенком — «Юрэка». Бесконечно снисходительный к девочкам нашей семьи — он не только никогда не наказывал нас, но и не повышал на нас голоса — папа был иногда придирчив к Юре, который бывал своеволен. Правда, его придирки ограничивались тем, что, что бы ни произошло дома, он задумчиво замечал: «Этот пакостник Юрэка!», хотя Юра в большинстве случаев не был виновен в происшествиях. Впрочем, Юра относился к подобным обвинениям без обиды и даже не оправдывался — тем более что папа сам был склонен к озорству.
Инна вскоре стала ощущать себя взрослой и модничать: она чернила себе брови и ресницы урсолом и красила губы. Кроме того, она стала заказывать себе платья у портнихи (до этого для нас шила сама мама) и покупать себе шляпы. Шляпы составляли предмет ее особого увлечения. Инна выселилась из детской в длинную проходную комнату, где прежде была столовая — до того как квартиру родители вынуждены были разделить, отдав три из семи комнат жакту. После этого столовая была переделана из ванной — комнаты, выходившей во двор. В воскресные дни папа и Юра забавлялись, перебрасываясь шляпами Инны над ее головой. Инна при этом сидела за столом и равнодушно продолжала переписывать ноты — она уже училась в консерватории и таким образом подрабатывала. Это равнодушие и терпение Инна сохраняла до того момента, пока Юра и папа не добирались до последней, новой шляпы. Тут Инна вскакивала с криком: «Только не эта шляпа! Эту не смейте трогать!».