Воспоминания (Лотман) - страница 22
В школе царствовал строгий порядок. Наблюдала за ним зав. учебной частью младших классов — классная дама, как ее иногда называли, строгая пожилая женщина в седой «накладке» — маленьком паричке. В первом классе у нас была замечательная пожилая учительница — добрейшая Мария Карловна Миллер. Впоследствии, лет через десять, я встретила ее на улице и, обрадовавшись, окликнула: «Фройлайн Миллер!». Она испугалась, остановилась с затравленным лицом и сказала: «Да, моя фамилия Миллер». Тогда я не уразумела причину ее страха. Завучем школы был Вульфиус — человек высокой образованности (замечательный историк) и очень веселый. Он любил шутить с детьми и сочинял сам про себя от их имени стишки, вроде следующего:
Девочки в школе очень эффектно оформляли свои тетради. У них были откуда-то очень красивые вырезные открытки, которые они наклеивали на промокашки, прикрепляя их разноцветными ленточками к обложке тетради. Я больше всего любила засушенный цветок анютиных глазок, который наклеила на лиловую ленточку в своей тетради и которым часто любовалась. Во втором классе у нас преподавала Елизавета Гуговна Биддер. Мы ее очень любили, я нарисовала даже ее портрет. Впоследствии, когда администрацию школы и некоторых учителей арестовали, ее, как говорят, расстреляли.
На переменах школьники ходили чинно парами, в больших широких коридорах часто устраивались танцы-хороводы, в которых пели по-немецки: «Hei, tra-la, la, la! Hei, hopp-sa-sa!». Участвовали в этих танцах дети всех классов. Я единственная не хотела принимать в них участия. Мне не нравилась, как теперь бы сказали, их «заорганизованность», общее участие в них всех детей при руководстве учителей. В первых классах очень большое внимание уделялось правописанию, каллиграфии, и я писала по-немецки (готическим шрифтом) лучше, чем по-русски.
Очень пышно и красиво праздновалось рождество. Огромная елка украшалась в школе очень богато. Все дети приходили вместе с родителями. Подарков, как я помню, не выдавали, но было угощение, приготовленное родителями: шоколад-какао — горячий в чашках, и пышки с вареньем мне запомнились на всю жизнь, как самое вкусное лакомство в моей жизни.
Дети были аккуратные, хорошо одетые, и не все у меня с девочками хорошо складывалось. Они меня дразнили. Дело в том, что наша мама была большой демократкой. Она шила нам серые халаты в виде цельнокроеных длинных платьев с большими карманами, своего рода «толстовок», и мы носили их поверх платьев. Эти «туалеты» отличались от того, что носили другие девочки. Все девочки из «хороших семейств» дружили между собой и чувствовали мой негативизм, хотя я ничем его и не выражала. Наш домашний уклад, очевидно, не соответствовал их домашней ментальности. Они были тщательно причесаны, с большими бантами, одеты в платья с передниками, украшенными оборками плиссе, или в модные тогда платья — короткие и с юбками плиссе. Нас же стригла сама мама «под горшок», в кружок. Теперь бы я выглядела более модно, чем они. Девочки считали, что я нарушаю все правила моды. Однажды моя одноклассница — первая ученица Лера Троицкая, впоследствии известный геофизик, стала горячо меня выговаривать за мою внешность и одежду, хотя я в это время уже стала довольно миловидной девочкой. Высокая ростом Таня Шаак так дразнила и толкала меня, что побоялась, как бы я не пожаловалась на нее фройлайн Биддер, и стала передо мной извиняться. Это так меня тронуло, что я стала целовать ей руки (что уже совсем было лишним). Думаю, что это смутило и ее, так как она была по природе человеком добрым и порядочным. Впоследствии ее судьба была очень драматичной. Отец ее Вильгельм Шаак был профессором медицины, одним из ученых врачей Ленинграда. До войны моя сестра Ляля проходила у него медицинскую практику. Она очень уважала его. Во время войны он был эвакуирован в Кисловодск, там продолжал работать, оперировал, а поскольку Кисловодск был оккупирован немецко-фашистскими войсками, он после войны был объявлен предателем и немецким шпионом — к тому же он и сам был петербургским немцем, что вызывало дополнительные преследования. С большим трудом удалось доказать, что он не был шпионом, и он остался в живых. Но его уволили со всех работ. В это время у него умерла жена, сам он заболел: у него был инфаркт. Ляля, вернувшаяся из армии после войны, положила его на отделение, в котором работала, в Институте скорой помощи. Он, кажется, умер в этой больнице. В это время Таня Шаак уже была хирургом, она была замужем, и у нее была дочь. Как раз тогда фабриковалось и раздувалось «дело врачей». Против Тани Шаак была организована гнусная провокация. Она делала операцию аппендицита, а через некоторое время к ней пришла ее пациентка и заявила, что у нее вышел ватный тампон, который якобы хирург оставила в кишках. Таня сказала, что это глупости, и выбросила предъявленный ей тампон. Женщина, как и было заранее спланировано, пошла по начальству. Состоялся суд, который постановил, что шантажистке нужно выплатить чудовищную сумму, причем платить должна была сама Таня. У Тани и ее мужа описали и вынесли все имущество. Она, ее муж и дочь спали на полу и ходили зимой в тапочках. Несколько лет они выплачивали этот «долг». Я встретила Таню через много лет на вечере одноклассников, на банкете. Кошмар, который она пережила, окончился. Она стала известным хирургом, как и ее отец, разрабатывала новые методы в лечении больных. Я поспешила высказать ей слова сочувствия пережитым ею ужасам и уважения к ее отцу. Не знаю, имело ли это для нее значение.