Являясь заведующим кафедрой, Г. А. Гуковский собирал вокруг себя талантливых молодых ученых и известных профессоров, оказавшихся по тем или другим причинам «неприемлемыми» для начальства, и добивался того, что их принимали в штат университета. Так, он пригласил на кафедру известного ученого А. С. Долинина и предоставил ему возможность читать спецкурс по Достоевскому. Именно из-за своего «пристрастия» к Достоевскому Долинин считался «неблагонадежным». Достоевский тогда официально признавался писателем реакционным, карикатурно изобразившим революционеров в «Бесах».
Долинин был известен как человек оригинальных мнений и спорных концепций. Зная об этой репутации Долинина, Гуковский мягко пытался его предостеречь.
— Вы, Аркадий Семенович, старайтесь помягче, поменьше ереси.
— А что? — возразил наивный Долинин. — Что, группа слабая?
Но все же под поручительство Гуковского и при его покровительстве Долинин прочел свой курс, не скрывая своего преклонения перед великим писателем.
Г. А. Гуковский, очевидно, привлек к чтению лекций студентам филологического факультета и другого выдающегося ученого-филолога Льва Васильевича Пумпянского. Лекции Пумпянского пользовались известностью в Петрограде-Ленинграде. Г. А. Гуковский, слушавший его лекции еще в начале 1920-х годов, привлек Пумпянского к работе Группы по изучению литературы XVIII века в Пушкинском Доме, а затем и к чтению курса русской литературы второй половины XIX века в университете. Н. И. Николаев в статье «Энциклопедия гипотез», в обстоятельном обзоре жизни и деятельности Л. В. Пумпянского, пишет, что он с 1936 года стал профессором филологического факультета, «скорее всего, при его (Гуковского — Л. Л.) содействии» [8].
Я была в числе студентов, слушавших этот курс истории русской литературы второй половины XIX века, записывавших исключительно богатые содержанием лекции Льва Васильевича и сдававших во время экзаменационной сессии ему экзамен. Эрудиция Пумпянского была притчей во языцех, о ней рассказывали легенды, утверждали, что его можно спросить о любом малоизвестном или вообще неизвестном факте из истории мировой литературы, и он немедленно даст точную справку. Готовясь к экзамену, мы трепетали и изготовили шпаргалки, содержавшие краткие фактические данные из конспектов его лекций. Находясь в коридоре во время экзамена, я случайно «подслушала» разговор Гуковского с Пумпянским. Григорий Александрович сообщал Льву Васильевичу: «Они уже вытащили шпаргалки и, кажется, успокоились».
Гуковский был не только прекрасным лектором и ученым, но и энергичным, умным организатором учебного процесса и самой нравственной атмосферы на факультете. Студентам было интересно и весело. Их творческие способности находили себе применение, их молодое желание веселиться, несмотря на мрачные времена, выражалось в остроумных выдумках, иронической критике своих товарищей и преподавателей. Однако террор и превращение тотальной подозрительности в государственную политику были элементом повседневной жизни, окружавшей молодежь. Аресты профессоров и студентов, исключения из комсомола за мнимые провинности, взаимные «проработки» на собраниях насаждались как элемент воспитания, без которого нельзя воспитать носителя «правильного» мировоззрения. К тому же неотвратимо надвигалась война, которой нас пугали с детства. Тень ее уже ложилась на нашу жизнь. За год до начала «большой» войны студентов лишили отсрочки и взяли в армию. Юра Лотман со второго курса ушел в армию, причем и он, и его товарищи понимали, что это преддверие войны. Студенческие аудитории стали девическими, а через год и старшие, кончившие университет наши друзья, ученики Гуковского и других знаменитых профессоров факультета, пошли в воинские части и на фронты.