Битва началась 27 мая. Она приняла блестящий оборот. Мы сначала думали, что наше нападение должно остановиться на линии Эн — Веле, и не хотели продвигаться дальше вперед. Мы поэтому были немало поражены, когда уже после первого дня сражения пришло донесено, что дым немецких шрапнелей стелется по южному берегу Эн и что наша пехота хочет в этот же день достичь этого места.
Центр нашего прорыва достиг через несколько дней Марны от Шато-Тьери до Доршанса. Наши фланги дошли на западе до Виллер-Котере и на востоке — до Реймса и возвышенностей южнее этого города. Добыча была необычайна. Мы завладели всей областью, которой владели французы со времени военного похода 1917 г.; кроме того — богатыми припасами всякого рода. Проведенные новые дороги, лагерные постройки для многих тысяч солдат и проч. свидетельствуют, как широко и долго подготовляли французы свои нападения. Мы сделали дело скорее.
В эти дни я снова осматривал Поле сражения у Лаона. Как изменился с зимы 1917 г. почти мирный характер тамошней жизни… Спустя немного дней после того, как наши самые большие орудия из лесов у Крепи, западнее Лаона, открыли огонь по Парижу, вражеская батарея из долины Эн начала обстрел несчастного города. Я не хочу этим сказать, что противник обрушился против собственной плоти и крови без достаточных военных оснований. Он впал в естественную ошибку, предполагая, что подвоз снарядов для обстрела Парижа должен идти через Лаон. При обстреле вокзала много снарядов попадало в густонаселенный город, да и летчики во всякое время дня бросали туда бомбы. Кто из несчастных жителей не мог убежать из угрожаемого родного пепелища, должен был прятаться в подвалах или землянках. Такова картина невыразимого массового бедствия, которую мы, впрочем, наблюдали и в других местах за нашими западными оборонительными фронтами, не имея никакой возможности изменить это положение. В первый день наступления были взяты вражеские дальнобойные орудия в долине Эн и тем самым положен конец обстрелу Лаона. Один из вражеских батарейных артиллеристов был в качестве пленного приведен в город. Здесь он обратился с просьбой осмотреть обстрелянные части города, так как его интересовал полет снарядов его орудия. Какая удивительная черствость души, вызванная войной!
Конечно, война не всегда действовала таким образом; и у нашего противника обнаруживалась порой мягкая душа после жестоких мужественных боев.
Это было 21 марта в Сен-Кантене, находившемся все еще под тяжелым английским огнем. Немецкие колонны запрудили разбитые улицы, неприятельские пленные, возвращающиеся с битвы и несущие раненых, вынуждены остановиться. Они кладут свою ношу на землю. Тяжелораненый немецкий солдат, бывший уже ближе к смерти, чем к жизни, подымает усталые руки и со стоном обращается к нагнувшемуся носильщику: «Мама! Мама». Англичанин понял эти звуки. Он становится на колени около немецкого гренадера, гладит холодеющую руку и говорит: «Mother yes, Mother is here!»