- Мама, - перебила ее Кира. - Все это замечательно... А что ты думаешь по этому поводу?
- Ты хочешь знать мое мнение? - уточнила мать. - Я вспоминаю свой дебют... к сожалению, у Наты нет той манеры, но чувствуется моя порода! Вадим считает...
- У нее не только нет "той манеры", - возразила Кира. - Порода тут ни при чем - у Натки совсем нет голоса! Как ты не слышишь?
Потом она позвонила Вадиму и поинтересовалась ледяным тоном:
- Прежде всего - почему ты не поставил меня в известность? Мать я ей или не мать?
- Я хотел сделать тебе сюрприз, - оправдывался он.
- И сделал! Ты у нас ас по части сюрпризов...
- Чего ты злишься? У девочки есть мечта...
- У меня тоже есть мечта: сплю и вижу прыгнуть в длину на шесть метров, сказала Кира. - Никакая она не певица... где твои уши?
- Просто у нее совсем нет школы, - отбивался Вадим. - Распоется!
- Ей нечем распеться! - отрезала она. - И у меня к тебе огромная просьба: будь любезен, не морочь ей голову.
Но было уже поздно... Упрямством Натка была в Киру: если она чего-нибудь хотела - то шла напролом. Два года, оставшиеся до окончания школы, Натка ходила на частные уроки вокала к бабкиной приятельнице, а ровно через неделю после выпускного бала она собрала чемодан и уехала работать в варьете в Таллинн.
Этот год был знаковым для их семьи: одна в своей квартире на Васильевском, ночью, во сне, от первого и последнего в ее жизни сердечного приступа умерла мать, Натка закончила школу и начала карьеру эстрадной певицы, а Кира на сорок шестом году жизни встретила Сережу.
Кира закурила и набрала номер. Натка подошла не сразу, и голос у нее был какой-то странный.
- Здравствуй, доченька, - сказала Кира. - Я тебя не разбудила?
- Нет, я бодрствую, бдю, - сообщила дочь. - Ну что, возвернулась?
Она всегда разговаривала с ней ерническим тоном, и Кира никак не могла привыкнуть.
- Что слышно? - спросила она. - Что у тебя новенького?
- Но-о-венького? - протянула Натка. - Из новенького - только новый сожитель... все остальное старенькое. - Она ойкнула и засмеялась: - Это он протестует против слова "сожитель"... А ты как предпочитаешь? - спросила она кого-то и снова захохотала. - Он предпочитает нецензурно, мамочка! Ну ладно, пока, разреши откланяться, мне сейчас недосуг: надо строить новую жизнь. - И дочь повесила трубку.
Заныло сердце, Кира приняла таблетку и запретила себе об этом думать: думай не думай, уже ничего не изменишь. Как это ни странно, смерть Сережи разъединила их с Наткой еще больше...
Сильнее всего она чувствовала Сережино присутствие здесь, дома: все вокруг было сделано его руками. Над роялем висели фотографии отца, матери и маленькой Натки; одинаковые рамочки из светлого дерева смастерил Сережа. И эта старинная настольная лампа матери с манерным хороводом пастухов и пастушек на пьедестале отреставрирована им. Им отциклеван и покрыт лаком пол в квартире, и этот столик под зеркалом в прихожей тоже его детище... Кира мимоходом погладила его прохладную поверхность, вошла в ванную и включила свет. Ничто не засияло, не засверкало и не отразилось... это тебе не Финляндия: просто клетушка с водогреем и трубами вдоль стены. Но уютно, и везде Сережа, его руки. Неужели когда-нибудь придется сделать ремонт: переклеить, перекрасить, перевесить...Теперь Кира ни за какие блага не рассталась бы с этой тесной, не повернуться, квартиркой, а тогда, вскоре после их встречи с Сережей, как раз из-за нее крупно поссорилась с Наткой. Натка после работы в таллиннском варьете моталась по всей стране и почти не жила в просторной барской бабкиной квартире на Васильевском, в которой была прописана. Поэтому Кира предложила ей семейный обмен. "Зачем тебе эти хоромы? - убеждала она дочь. - Все равно стоят под замком. А нам негде повернуться..." Но Натка уперлась, и ее неожиданно поддержал Сережа.