На площади Маяковского Бокштейн выступал трижды, в последний раз совсем недолго — около получаса. И естественно, был арестован. Дальнейший его путь, путь советского политзаключенного, пройден до него (и после него) многими: Лубянка, Институт судебной психиатрии имени Сербского, затем следствие, суд, и наконец, Мордовия, Дубровлаг № 17. После пяти лет заключения и последующих мытарств, связанных с восстановлением московской прописки и катастрофическим ухудшением здоровья, Илья Бокштейн в 1972 году уехал на постоянное жительство в Израиль.
Я познакомился с Бокштейном в начале девяностых в тельавивском доме писателей «Бейт-Черниховски». Маленький, долгоносый, взлохмаченный, в непомерно больших ботинках на босу ногу, он напоминал едва оклемавшегося с похмелья воробья. Бокштейн жил в Яффо, самой древней части Тель-Авива. Он занимал крошечную квартирку, всю заваленную книгами по философии, искусству, религии и, конечно, поэзии. Книги грудами лежали повсюду — на полу, на столе, на диване, на холодильнике, всегда отключенном за ненадобностью. Было совершенно не понятно, где же тут помещается хозяин, на чем спит, где и что ест… Бокштейн был безбытен. Быт его просто не интересовал.
Писал стихи он всегда и везде, примостившись на краешке стула в Доме писателей или пристроившись на уличной скамейке. Доставал растрепанную тетрадку, клал на колени и отрешенно выводил свои письмена. Поэзия была формой, способом и содержанием его жизни. Но он отнюдь не был затворником. Он частенько появлялся на писательских тусовках со стихами в полиэтиленовом пакете, всегда готовый читать свои «тэксты» (как он говорил) неважно где и кому: на сцене ли большого зала или где-нибудь в уголке едва ли не на ухо собеседнику. Он всегда был один, сам по себе; окружающие люди интересовали его лишь в той мере, в какой были слушателями или читателями его стихов. Ни о чем другом говорить он не желал и не умел.
Может быть, единственной ниточкой, связывающей его с окружающей средой, был писатель Эфраим Баух, председатель Федерации писательских союзов Израиля, великолепный мастер прозы, тонкий знаток философии и мистики. Это при его содействии увидела свет книга «Блики волны». К Бауху он частенько захаживал в гости. И контакты эти были для Бокштейна несомненно плодотворны. Во всяком случае, он говорил, что Баух был «единственным человеком в мире, до конца понявшим логотворческую систему», изобретенную поэтом как модель нового поэтического языка.
Свое так называемое логотворчество Бокштейн излагал в форме лекций, весьма туманных, но завораживающих обособленностью от общепринятых норм. Кроме книги «Блики волны» и нескольких разрозненных публикаций в антологиях и альманахах, наследие поэта составляют множество тетрадей, исписанных поэтическими текстами. Бокштейн никогда не печатал стихов на машинке и тем более не набирал на компьютере. Он как бы рисовал свои тексты от руки, используя печатный шрифт и графические изображения каких-то никому неведомых существ и сакральных знаков.