Павочка для закрепления успеха шумно фыркнула, вынула из декольте утонувший там конец малахитовых бус и победно, со значением взглянула на дотеля. Потом величественно развернулась и, чеканя шаг, вышла из подсобки. Сев на свое место, она, вытянув шею, постоянно поглядывала на выход из кухни, пока не дождалась официантов, которые, надо отдать им должное, спустя довольно недолгое время споро рядами потянулись с кухни с подносами, на которых лежали заново разложенные останки рыб.
Пава тихо радовалась, что спасла Крещенских от позора, и чувствовала в связи с этим неимоверную гордость, словно защитила не просто семью, а честь страны. Сам метрдотель вышел к ней, чтобы лично положить кусочек осетрины — и не какие-нибудь там ошметки, а крупный, толстый, лоснящийся шмат. Наклонился к ее крупной малахитовой сережке, по-холуйски шаркнул ножкой и тихо, можно сказать, заговорщицки произнес срывающимся голосом:
— Мадам, разрешите, я сбалансирую вашу рыбку специальным соусом?
— Сбалансируйте, — дозволила Павочка, повернувшись к нему красным, только что снова намазанным ртом. Эта благосклонность была воспринята метрдотелем как отпущение всех прошлых и даже части будущих грехов, и он успокоенно вздохнул, волнами вылив на Павину осетрину соус бешамель с хреном, но слегка промазал, поскольку засмотрелся в пучину Павочкиного выреза. Малахитовые бусы, подчеркивающие его глубину, вызвали у метрдотеля некий таинственный трепет и восхищение. «Роскошная», — пронеслось у него в голове.
А в конце, когда почти все уже ушли, пьяненькие и довольные, и Крещенские начали окончательно расплачиваться, этот мелкий, но чрезвычайно важный ресторанный человечек вынес лично Павочке красиво упакованный пакет с прекрасными банкетными остатками и вручил, слегка поклонившись. Передав дары, человечек — а он по сравнению с Павочкиными размерами был именно что человечек, а не человек — галантно поцеловал ей ручку и взглянул в глазки:
— Никогда не встречал таких боевых женщин, простите, как вас по имени-отчеству?
— Павлина Алексеевна.
— Сами вы необычная, и имя у вас необычное, — мечтательно сказал он. — Всегда приятно быть вам полезным.
Пакет, перевязанный бечевкой, оказался довольно внушительным. Павочка положила его дома на кухонный стол, аккуратно развязала веревку, смотав ее в моточек, и, разглаживая, развернула бумагу — ничего не должно пропасть зря, и бечевка, и бумага в хозяйстве всегда нужны. Чего только в свертке не было, даже то, чем на юбилее и не пахло! Павочка стала выкладывать промасленные свертки с роскошными остатками банкета на стол. В одном, самом увесистом, нашла немного покоцанные кусочки осетрины (многократное перекладывание с тарелки на тарелку даром не прошло), хотя вроде всю ее должны были съесть гости. В других свертках обнаружила буженину, ровненько и тонко нарезанную, но слегка побледневшую и заветрившуюся, балык, немного загибающийся по краям, и в отдельном, совсем скромном сверточке — черную икру с вкраплениями сливочного масла и укропа, чуть подавленную и из зернистой местами спаявшуюся в паюсную. А еще бывшие розочки сливочного масла, уже слившиеся воедино, венгерский сервелат и две целые, необкусанные пожарские котлеты. И — вы не поверите — ко всему этому великолепию была добавлена бутылка полусладкого шампанского!