Шуры-муры на Калининском (Рождественская) - страница 89

Благодарю тебя
За песенность города,
И откровенного, и тайного,
Благодарю тебя,
Что всем было холодно,
А ты оттаяла, оттаяла…
За шепот и за крик,
За вечность и за миг,
За отгоревшую звезду,
За смех и за печаль,
За тихое «Прощай»,
За все тебя благодарю!
За смех и за печаль,
За тихое «Прощай»,
За все тебя благодарю!
Благодарю тебя
За то, что по судьбе прошла,
За то, что для другого сбудешься…
Благодарю тебя
За то, что со мной была,
Еще за то, что не забудешься…
За шепот и за крик,
За вечность и за миг,
За отгоревшую звезду,
За смех и за печаль,
За тихое «Прощай»,
За все тебя благодарю!
За смех и за печаль,
За тихое «Прощай»,
За все тебя благодарю!

Павочке казалось, что поет Мамед не так уж и громко, все давно привыкли и всегда слушали с удовольствием, но соседи все равно звонили в дверь — не ругаться, нет, что вы, просто хоть одним глазком взглянуть на живого кумира и попросить автограф.

А у Мамеда как раз в это время начался страдальческий период, и все об этом знали, — он переживал переход от одной женщины к другой. Путь этот давался ему непросто, он стал мрачным, нелюдимым, ел себя поедом, совершенно не мог работать. Довольно долго, лет десять, а то и больше, он прожил с гражданской женой, милой Миленой (ее за глаза так и звали — милая Милена), красивой, душевной, заводной плюс еще музыкально подкованной, любил ее безумно, страсти они переживали нешуточные, но оформлять свои отношения почему-то совсем не спешили. Жаркие бои с переменным успехом происходили постоянно, эта итальянщина, скорее всего, их так долго и держала на плаву. Чем яростней была ссора, тем слаще каждый раз проходило примирение — в общем, классика жанра. Так оно и шло на контрасте — то резкий спад, истерики, вопли, водка, загулы, то невероятный подъем, цветы, поцелуи в слезы, рука в руке и шипучее шампанское. Но в последнее время они стали ссориться намного чаще, видимо, срок годности этой буйной любви подходил к концу.

Однажды за столом у Крещенских разругались в пух и прах на пустом месте и, в общем-то, без причины — Милена не смогла расшифровать названия всех нот:

Do — Dominus — Господь,

Re — rerum — материя,

Mi — miraculum — чудо,

Fa — familias planetarium — семья планет, то есть Солнечная система,

Sol — solis — Солнце,

La — Lactea Via — Млечный Путь,

Si — siderae — небеса.

Мамед с ходу возмутился и застыдил ее:

— Ты не понимаешь, что меня позоришь? Не знать такие элементарные вещи!

— Забыла, ну извини, это ж не самое большое упущение… — старалась успокоить его Милена, но он вдруг запыхтел, налился краской, швырнул что есть силы вилку, которая полетела через весь стол, задев со звоном бокал с вином, и тот разбился, разлился, раскидав осколки по миске с морковным салатом… Все в недоумении замолчали. Мамед в ужасе обвел взглядом стол и по-детски трогательно и взволнованно прижал руки к груди, словно мальчуган, которого сейчас точно начнут ругать, а может, даже возьмут за ухо и выведут вон из комнаты. И произошло то, что от него никто не ожидал. По его расстроенному лицу пробежала странная волна, искорежившая его лицо, и он не смог с ней совладать, резко вздохнул и… заплакал, закрыв лицо ладонями. Потом рывком развернулся и чуть ли не выбежал на кухню, хотя что до нее было бежать — два шага! Алена поспешила за ним, но Лидка уже приняла Мамеда в свои объятия.