В зале литературных памятников перерыв с одиннадцати тридцати до четырнадцати тридцати. Три часа совершенно ненужного свободного времени провожу в центре города. На рынках торгуют свежими огурцами, помидорами, вишней. Накрапывает, но так и не собирается дождь.
Вечером гроза все же обрушивается на город, но запала у нее хватило ненадолго. Может, она в какой-то степени смыла с меня налет пессимизма в отношении дальнейшего пребывания в Куньмине, но настроение чуть поднялось. И хотя особых восторгов город по-прежнему не вызывает, благожелательное отношение к нему понемногу возвращается. Много зелени, много урн — исключительно дефицитных в других городах — и мало мусора на тротуарах. И не смотрят на тебя так назойливо-изучающе, как в Гуйчжоу. Но зато пристают с «хэллоу», демонстрируя, как правило, весь свой лексический запас английского в этом приветствии. Ошарашиваю одного такого любителя словесности и приверженца запанибратских отношений с иностранцами небрежным: «Привет!» Узкие щелки глаз округляются, человек застывает на месте, а я ласково машу ему рукой и удаляюсь. Что-то не очень налаживается у меня с Куньмином дружеский контакт.
Но на следующий день мне везет на интересных людей, любопытные встречи. Рано утром это были Се Бэньшу, Ся Гуанфу, Цзян Чжунли, Лун Юнсин… Директор Института истории Юньнани и его многоопытные сотрудники, с которыми получился настоящий обмен мнениями.
Говорили о многом, внимательно выслушивая друг друга, не спеша с выводами и заключениями. Обсуждали специфику экономической и политической ситуации в Юньнани вообще и в XVIII–XIX вв. в частности, средства и методы, которыми управляли малыми народностями Юго-Запада китайские и маньчжурские правители, формы борьбы аборигенов против своих поработителей, много говорили о мусульманах провинции и, конечно, об острой вспышке антиправительственной и национальной борьбы в середине XIX в.
Для Китая и китайцев история — не просто наука о прошлом или отвлеченное понятие. С давних времен, начиная от Конфуция, и по сегодняшний день ссылка на историю, исторический прецедент, исторический опыт, авторитет древних была самым существенным доводом в борьбе умов, логических построениях ученых и политиков, главным аргументом в принятии экономических программ и политических решений. И сегодня, как бы далеко ни ушел Китай от своего закоснелого в панцире традиций прошлого, события и герои древности раз за разом оказываются в центре острейших политических баталий в руководстве, их высказываниями и деяниями аргументируют и прикрывают свои поступки. Удивительно ли, что идеалом Мао Цзэдуна был Цинь Шихуанди, прославившийся не только как основатель первой общекитайской империи Цинь, но и как беспощадный тиран, закапывавший живьем в землю ученых-конфуцианцев и учинивший аутодафе тысячам еретических, с его точки зрения, книг. Не потому ли пылали костры из книг и глумились над интеллигенцией в годы «культурной революции»?