За моим круглым столом, ближайшим к источающему букет самых различных запахов входу на кухню, пристраиваются девушки-официантки и юноши-повара, покрывают его разнообразными и весьма аппетитно выглядящими блюдами и не спеша приступают к трапезе. Интересно, в честь чего и почему это обилие? Да и вообще такое поведение официантов для Китая довольно необычно.
Самый простой и надежный путь, чтобы завязать в такой ситуации знакомство, — несколько слов благодарности за вкусный ужин и похвала искусству поваров. В ответ благодарные улыбки и неподдельный интерес к иностранцу, говорящему по-китайски. И, конечно, традиционные вопросы: кто? откуда? какие впечатления? Куда — не спрашивают, ясно и так. А дальше был эффект разорвавшейся бомбы, вызванный, однако, не появлением у подножия Эмэйшань русского — кого они здесь только ни встречали, — а сорвавшейся у меня с языка невинной фразой: «Фуданьский университет…» Заговорили разом, удивленно, обескураженно, торопливо. Еще бы: все те яства, которые столь скоро исчезали с моего стола, были специально приготовлены для «почетного гостя из Фудани», который, увы, «не объявился». И теперь этот «почетный гость» сидит за их столом. Чем было утешить искренне расстроенных этим казусом ребят? Только тем, что ужин и так был великолепен. В качестве компенсации получаю множество советов бывалых восходителей: в чем идти, где ночевать, что с собой брать.
Уже в темноте отношу вещи в камеру хранения, оставляя при себе лишь самое необходимое: документы, деньги, фотоаппараты. Но еще не до конца уверен, что буду делать завтра.
Поднимаюсь в пять часов, еще до того, как пронзительно пищит будильник. Будит шум: голоса, хлопанье дверей, бульканье воды в кранах. Постояльцы «Красной жемчужины» выступают в поход.
В «Чунцине» — основательно скроенном и прочном на вид микроавтобусе сычуаньского производства — мест немного, всего десять. Но еще троих, в том числе двух энергичных старушек с полными корзинами благовоний — то ли на продажу, то ли для каждого архата по палочке, — шофер усаживает на табуретки. Вот он где, мой восьмой юань.
До Цзеиньдяня, храма с названием несколько мрачноватым, ибо в переводе оно означает «Зал, где души умерших отправляются в рай», чуть более 50 км и 2,5 часа пути. Около часа едем по узкому гладкому асфальтированному шоссе, вьющемуся вдоль глубокого, усеянного огромными валунами русла горной реки. Воды в ней почти нет, лишь жиденький ручеек то появляется, то исчезает среди камней. Но можно представить, что здесь творится в пору таяния снегов или ливневых дождей, нередких на Эмэйшань! А потом на смену асфальту приходит грунтовка и начинается сущий ад, имеющий вполне конкретное название: ремонт дороги. Означает это аккуратно уложенную, но до невозможности ребристую каменную подушку, по которой, кряхтя, дребезжа, подпрыгивая. со скоростью унылого пешехода тащится автобус. У обочины виднеются орудия труда: совки, мотыги, плетенные из бамбука корзины и носилки. Единственная техника — простейшая камнедробилка. Рабочих еще не видно: трудовой день начинается немного позднее.