Несмотря на непогоду, на видовой площадке возле остова полуразрушенного здания толпится народ. Прохладно, и многие уже обрядились в длиннополые зеленые пальто, выдаваемые в гостинице напрокат. Самые активные грудятся на краю отвесного и ничем не огражденного обрыва. Передние бесстрашно нависают над пропастью, дно которой теряется в густом сером тумане. Задние напирают, стремясь протиснуться поближе к краю. Странная и по-детски наивная беспечность, полное презрение опасности, а между тем еще в давние времена это место не без тайного смысла назвали Утесом ухода от мирской суеты. И все ради чего? Ради того, чтобы созерцать «нимб Будды» — радужные многоцветные круги, в центре которых иногда можно видеть и собственную тень (рис. 53). Уникальный оптический эффект создается пробивающимися сквозь толщу облаков и преломляющимися в тумане лучами солнца и с давних времен считается благостным символом, знаком будды. Увидеть его — значит быть счастливым.
Периодически над обрывом раздается протяжное «У-у-у…», бродящие поодаль туристы устремляются к краю площадки, и плотная людская масса безмятежно нависает над пропастью. Приятное развлечение! Но делать здесь, право, больше нечего. Разве что фотографироваться на Наконечнике ваджры — Священного буддийского жезла — остроконечном утесе, ограниченном с трех сторон бездонными провалами. Удобно устраиваюсь среди камней и довольно долго наблюдаю любопытную и в чем-то ритуальную процедуру: тщательный выбор места, хотя и выбирать-то не из чего, причесывание, макияж, репетиция и, наконец, позирование над обрывом или на фоне отвесных скал. Вокруг кружит несколько профессиональных фотографов, некоторые вооружены японскими камерами и все до одного снимают на пленках «Фудзи» или «Сакура». Отсюда хорошее качество снимков, но и приличная их стоимость. К тому же на вершине, видимо, действует «горный коэффициент», удваивающий цену за фотографию.
Группы туристов рассеяны по всей Золотой вершине: сидя кружками, закусывают принесенной с собою снедью, разговаривают, потрясают воздух рвущейся из переносных магнитофонов музыкой. А кто-то безмятежно спит, свернувшись калачиком на чахлой траве и прикрыв лицо мятой фуражкой.
До вечера так и хожу без дела. К самой высокой точке Эмэйшань — пику Ваньфодин — идти не рискую: ведущая к нему тропинка тонет в густом тумане, который то слегка отступает под натиском ветра и солнца, то вновь наваливается на черные скалы непроницаемой бурлящей волной. К сумеркам поднимается холодный ветер, и приходится мне, как не претит уподобляться заполонившим вершину, словно пекинские улицы в зимнюю стужу, зеленым теням — облачаться в казенное пальто.