Наконец, когда я уже отчаялся ждать, появился Василий Александрович с еще одним врачом, розовощеким толстяком одетым под халатом в толстый мохеровый свитер.
— Это лечащий врач вашего отца, Станислав Сергеевич. Он вас проинформирует о его состоянии.
Я представился, подал толстяку руку и мы обменялись рукопожатиями. В отличии от теплой и крепкой ладони Василия Александровича, ладошка лечащего врача оказалась мягкой, холодной и какой-то вялой.
— Ну, что Вам сказать, мой дорогой, — начал он, — доставили больного к нам уже с инфарктом, в запущенном состоянии, видимо Ваш отец не обращал внимание на свое здоровье.
— Никогда, на сколько помню, на сердце не жаловался. Случались у него проблемы с суставами — результат переохлаждения во время вынужденной посадки на заполярном острове, когда пришлось много часов идти пешком по глубокому снегу. Ныли они на погоду, побаливали, а вот с сердцем никогда проблем не возникало.
— Возможно, он не придавал этому значения, перемогал, переносил на ногах. Особенно в последнее время. Сбивал боль валидолом, нитроглицерином. У него имелись таблетки. Впрочем, теперь это не важно. Состояние тяжелое, но мы делаем все возможное. Все, что в наших силах. — Он скользнул взглядом по видневшейся из под отворота халата форме, орденской колодке.
— Жаль конечно, что Василий Александрович сразу не сообщил о Вас, мы бы проявили индивидуальный подход. Но я сейчас же распоряжусь.
— Отец — полковник морской авиации, ветеран войны, орденоносец. Работник аэропорта. Разве этого недостаточно?
— Ну откуда же мы знали? — Развел коротенькими ручками толстяк. Сам-то он ничего не сообщил, не потребовал. — Из аэропорта тоже не позвонили, не подсуетились. А ведь уже столько дней прошло.
Врач провел нас в палату где на железных койках, закутанные в байковые казенные одеяла лежали пациенты-сердечники. Всего в комнате стояло восемь коек, по четыре у каждой стены. Отец лежал у окна. Сквозь щель в неплотно пригнанной раме, сквозь оставленные строителями незаделанные просветы между фрамугой и стеной нещадно тянуло холодным стылым воздухом. Отец лежал с закрытыми глазами, тяжело с хрипотцой дыша. Спал. На тумбочке возле изголовья лежали какие-то бумажки, таблетки, стакан с водой. У изголовья стояла капельница мерно пропускающая очередную порцию лекарства в трубку, связанную с веной руки, безвольно лежащей поверх одеяла.
Я потрогал многосекционную батарею — она оказалась довольно теплой.
— Топят, топят, — Поспешил заверить лечащий врач. С этим у нас строго.
— Что же у тебя в отделении так холодно? Вы же их всех попростуживаете? — спросил Василий Александрович.