15 сентября. Суббота. В 2 ¼ часа прибыл в музей великий князь с семьею Гессенскою[719]. При осмотре заметил серьезно о неудобстве, что в Киевской зале стакан, смятый 17 октября, и перо, подписавшее освобождение крестьян[720]. Очень уж о пере он сомневался, пожимая плечами и делая гримасы. Но не знаю, чего он желал, а вопросить было как-то неловко. Не на месте они лежат или совсем пера не надо? Я отвечал, что помещены временно. В кладовых заметил с неприятностью: «Зачем похоронная подушка с венком?» Я сказал: «Достоевского». А она Стоюнина[721].
Осматривал свои раскопки. Великая княгиня — образ Богородицы, большой, в ризе, у Постникова. «Строгановский, — сказала, — это не старый, я знаю.» — Я подтвердил, что не особенно старый, древний, точно так. «Я знаю», — говорит.
Вообще смотрели внимательно, особенно Виктория, а Алиса равнодушная вообще. Герцогу объяснял Орешников. Великий князь из принципа что-ли, по-немецки ни слова не говорит. Подписались в книге посетителей.
10 октября. Жалоба на смотрителя в грубом обращении. Молодой граф Бобринский и какой-то еще Сумароков заявили, что смотритель грубо пригласил их снять шляпы, так как они в сенях и в самой зале были в шляпах. При этом смотритель де сказал: Какое невежество. Это для них очень оскорбительно. А смотритель говорит, что это сказал какой-то офицер. Я пожал плечами и сказал: «Как же нам поступить?» Они тотчас откланялись, извиняясь, что беспокоили меня, и, выходя, все-таки тотчас надели шляпы. Сами делают невежество и оскорбляются, что им невежливо, грубо замечают на их невежество.
1 декабря. В субботу в 9 часов утра горел в музее деревянный потолок под самой крышей, что над черною лестницей, идущей мимо квартиры Н. С. Щербатова и мимо залы Московской, где железная дверь. Погасили собственными средствами. Занялось от трубы калорифера там проходящей. Через час все было окончено.
Переносили в Новгородскую залу Места.
1 января. Вторник. В 10 часов утра получил телеграмму великого князя. Часа в 2 — от министра.
8 января. Приходил в музей преподаватель классической гимназии в Владикавказе Терской области Константин Фомич Келдыш знакомиться и с поклоном ко мне, как историку, разгромившему Норманскую теорию и т. п. с большими похвалами. В разговоре об Иване Грозном я объяснил ему, что каждый разумный историк станет на сторону Грозного, ибо как он ни был без ума, а он содержал в себе идею, великую идею государства, во имя которой и буйствовал. А около него какие низменные своеличные идеи грабежа, захвата и т. д., окружавшие его идею ничтожны. Келдыш восхитился этим объяснением и сказал, отчего я не обработаю этой мысли.