После я характеризовал, что ум Боткина мне нравится, он мягкий ум, напротив, у Дмитриева — жесткий. Елена заметила, что это дилетантический ум. Александр доказал, что у Дмитриева великая голова, что дельные люди имеют ум жесткий, иначе и нельзя.
5 мая. Среда. Смотрели картины и акварели у Боткина.
Все это прошло. Все это было так тяжело и скорбно, что я насилу перенес. Если эту пытку я вынес, то, стало быть, крепок, стало быть могу вынести всякие пытки, могу вытерпеть и огнем жжение, и костей ломание, и кнутом биение, и ноздрей вырывание, и кожи сдирание, и гвоздем в живое тело забивание — все и вся. Остался цел, хотя и искалечен, хотя и каторжный — несчастный. Не осталось ни одного нежнейшего места в сердце, в человеческом чувстве, которое не было бы изуродовано. Ломились все составы под этим тяжелым крестом, ныли все кости от этого непрестанного бичевания. А рассказать? Что я расскажу? Никакого события, никакого происшествия, ничего осязательного такого, на что бы я мог указать как на видимую всем причину, реальную причину в роде грабежа, пожара, потопа, от которого страдал и падал духом. Что я расскажу? Все это глупо. Здесь нужна музыка, одни звуки без слов, один вопль разбитого, растерзанного, безумного сердца.
Осенью, не помню, в сентябре, кажется, или в октябре приехал в Москву на зиму С. Я шел куда-то, вдруг слышу крик К. — зайди на минуту. Он мне сказал о приезде. Ты, говорит, зайди к ним. Тотчас же я и отправился. У Мореля застал Е. и Д. Встречен был, как старый друг, самым симпатичным образом, чего я ни с какой стороны не заслуживал, на что не имел никаких прав. Спасибо добрым людям. Поговорили о том, о сем, о моих детях и службе. Сожалели, что мало вознаграждений и выгод дает мне служба и мои заслуги по открытиям. Е. заметила, что следовало бы мне 5 тысяч в награду дать. Все эта позволительная им мечта. — Я хочу непременно познакомиться с вашим семейством, хочу непременно видеть ваших детей, говорят, они отличные девочки. Вы позволите, я ворвусь к вам непременно. Позволяете?
Я отвечал на этот теплый, самый искренний привет, вызванный особенным расположением к моей бедной персоне, — как я отвечал? Я знал, чем мне отзовется это горячее участие, я ощущал уже те пытки, которые будут преследовать меня, за каждую минуту, в которую выразится чем-либо это участие. Я тупо и глупо молчал. Но Е., не взирая на мою глупую
фигуру, высказала: Ведь мы вас считаем, как родного. У нее выступили слезы на глазах. Это было сказано с искренним чувством, с горячим сочувствием к моей особе, которого эта особа, по правде, не стоила. Говорили о том, что девочкам необходимо общество, необходима практика в языках, что она готова в этом помочь, что Д. возьмет на себя беседовать с ними. Я заметил, что она может быть им очень полезная учительница. Что все это для меня очень дорого, что я высоко ценю все это. Вообще же я соглашался на это неохотно, отвечал и сидел глупо и тупо. Я думаю мои собеседницы заметили эту странность. Итак, было решено, что Е. ворвется ко мне. Это случилось однако ж не раньше 6 декабря. Они были у меня, ознакомились и остались очень довольны детьми. Очень понравилась их простота, свобода, прямота в обращении. Сказано, что пришлют когда-либо в воскресенье за ними к обеду и просидят вечер, на целый день.