— Ты мог снять его когда угодно! И ты знал это!
— Откуда? Разве ты говорила со мной? Ты хоть знаешь мое имя?
— Имя? Я купила тебя с виселицы!
— О, да. За десяток золотых. Ваше высочество удивительно щедры!
Шу отвернулась: не видеть, не слышать. Слишком горька правда. Раб? Она с самого начала знала, что это ложь. Не было ни раба, ни Тигренка. Лишь сумасшедшая мечта и страх: узнать, кто он — и потерять. Но хватит. Чего теперь бояться? Вот он, перед ней. Уже потерян. Беззащитный пленник?.. Светлый шер?.. Любовник, имени которого не знаешь? Спроси, наконец!
— Как тебя зовут? — тихо, не поднимая глаз.
— Зачем тебе имя мертвеца? Ты играла с Тигренком, не спрашивая имени, так зачем сейчас?
Тонкая пленка смирения и благоразумия снова лопнула:
— Затем, что я так хочу!
— Хочешь, ну да, — усмехнулся он горячо и горько.
— Соскучился по плетке?
— Твой единственный довод.
Приблизившись, Шу провела рукой по тяжело вздымающейся груди. Тигренок молчал, только буравил её взглядом. Быстрые, сильные толчки сердца под ладонью отдавались волнами желания: прижаться, дотянуться до рта…
Шис! Почему нет?
Она стерла кровь с треснувшей губы — обветренной, сладкой. В животе задрожало, голодно и жадно: возьми немедленно! Чего ждешь? Он твой, весь!
«Мой?» — она вгляделась в любимые глаза, провела по щеке.
— Как твое имя? — шепнула, потянулась к нему…
— Себастьяно, — процедил он и отшатнулся, насколько позволила цепь.
Лед. Острым льдом рассыпалась нечаянная надежда. Просто показалось… С чего она взяла, что его жар и страсть были настоящими? Золотой шер всего лишь хотел жить.
Шу отступила. Осторожно, чтоб осколки не разлетелись, не изрезали непрочную оболочку слез.
— Себастьяно… — повторила она холодно. — С чего ты взял, что от меня можно сбежать?
— Зачем я тебе? — сипло, чуть слышно. — Ты не наигралась?
— Нет, я не…
— Ты не отпускала меня? Конечно! Твои желания. Твое имущество, — он шептал сбивчиво и горько. — Мне было что терять? Сколько мне еще оставалось? Одна ночь?
Зима, повсюду зима. Стылый буран снаружи, черная вода отчаяния внутри — плещется маслянисто и тяжело. Душит, давит… не вздохнуть, не пошевелиться. Вынырнуть бы из самой себя, вспомнить, как это: дышать?
— Ты… — замерзшие губы не желали слушаться. — Ты… из страха?
— Нет. Я не боюсь.
— Почему, Себастьяно?..
— Ты. Хотела.
Его губы искривились улыбкой, словно они одни жили на лице — снежной маске, из прорезей которой глядело бездонное синее небо. И там, в этом небе, снова рождался ураган. Он звал, манил — лети со мной! Легко, свободно, лети! Снеси все, что держит, забудь о цепях и обещаниях! Вдохни меня — ненависть! Выпей меня — ярость! Будь мной — вольным ветром, свободным от надежд и иллюзий. Только правда, нагая и мертвая правда.