— Пятьсот франков за такую прекрасную ткань! Вы меня разорите; если бы я так торговала, то ничего бы не заработала, а я кормлю семерых детей. О, совесть бы вас замучила!
Готовые проповеди, прекрасное актерское исполнение, выученная роль с фейерверком слов и воздействием на чувства. Я подождала, пока она закончит, а потом снова спросила, уже по-деловому:
— Так сколько?
— Семьсот.
— Это дорого.
И снова причитания. Я пожала плечами и собралась уходить. Но она схватила меня за руку и сказала, теперь уже вполне спокойно:
— Шестьсот. Окончательная цена.
Окончательная цена — это звучало как заклинание. Оно означало конец сделки.
— Шестьсот дам, — сказала я.
Торговка в момент стала сама любезность и не скрывала радости, что продала товар. Даже поклонилась мне, сказав, что с такими покупателями она охотно будет иметь дело, приглашала приходить.
Как только сделка совершена, торговки ведут себя корректно, они берегут свое доброе имя. Во всей этой процедуре проявлялся не только естественный талант, но и честность. Торговля — это открытая игра, в которой у обеих сторон одинаковые шансы: торговец должен продать подороже, покупатель — купить подешевле.
Однажды какой-то американский турист у лотка с сувенирами покупал фигурку девушки, кажется, из эбенового дерева. Торговец (торговля сувенирами монополия мужчин) назвал цену, и американец без слов достал бумажник и начал отсчитывать деньги. Торговец, внимательно наблюдавший за ним, поинтересовался:
— Вы не будете торговаться?
— Нет, а зачем?
— Я просто спрашиваю, — ответил он.
Американец заплатил и ушел с покупкой. Торговец смотрел ему вслед и качал головой, как будто чувствовал себя обманутым. Потом проворчал:
— Разве это торговля…
Он с нетерпением ждал, как померяется с американцем силами, как покажет свое искусство. Американец обманул его надежды.
Но как-то мне довелось пережить неприятные минуты. У торговки не было сдачи, у ее подруг тоже не оказалось подходящих денег. Она огляделась и подозвала какую-то девушку, проходившую мимо. Прежде чем я успела что-то сказать или возразить, она сунула ей мою ассигнацию. Потеря составляла 200 КФА, а выигрыш восемьсот. Все это длилось несколько секунд, и я уже готовилась к худшему.
— Вернется ли она с деньгами? — спросила я торговку.
Она искренне рассмеялась и сразу же передала подругам мои подозрения как остроумную шутку. Они не обиделись и тоже рассмеялись. Наконец девушка вернулась, и я получила свои восемьсот франков. Я старалась скрыть свое смущение.
Как-то я оказалась свидетельницей отнюдь не веселой сцены. Мальчик лет двенадцати стащил с лотка апельсин. Что тут началось! — казалось, надвигается ураган. Женщины принялись кричать и визжать, десять из них бросились вслед за преступником, который петлял между палатками и ларьками и пытался скрыться в толпе. Они его настигли, били по спине, по голове, таскали за волосы. Они могли бы избить его до смерти, если бы кто-то не крикнул: «Отведите его в полицию!» Моментально все стихло. Мальчик стоял с перепуганным лицом, окруженный этими «амазонками», тяжело дыша и вытирая кровь, которая текла из уголков рта. Вдруг я подумала, что могла бы возместить его провинность и тем самым выкупить мальчика, но сделать этого не решалась. Не знала, какой может оказаться реакция. Ущерб был пустяковый, но дело было не в этом. Женщины собрали деньги на такси и увезли мальчика. Это была демонстрация жестокой справедливости, и я не могла отделаться от мысли, что женщины этому бедному, худому мальчику, который был таким же, как они, подсознательно мстили за что-то другое, более значительное, известное им одним.