— Мы называем все эти черты нашего быта трибализмом, — объяснял Джон. — Трибализм, подобно яду, отравляет наше общество, сея недоверие, взаимную подозрительность, отчужденность.
Я спросил учителя, в чем же проявляется национализм.
— Если бы вы жили в Нигерии последние пять-шесть лет, то не задали бы этого вопроса, — вздохнул Джон. — Я сам слышал, как один из замечательнейших сынов моего родного народа утверждал на митинге, что ибо — народ избранных, призванный богом на землю, чтобы вести за собой Африку. Я был на митинге и здесь, в Ибадане, и видел другого политического деятеля, который утверждал, что предок йоруба — само божество. В ответ раздавались восторженные крики одобрения.
По мнению Джона, в Нигерии сформировались нации, гордящиеся своей культурой, своим прошлым, ревниво относящиеся к соблюдению своей полной независимости от соседних народов. В то же время история страны складывалась так, что народы южных областей не чувствовали себя хозяевами собственной родины. Сначала в Нигерии правили англичане, а уходя, они передали власть эмирам и султанам Северной Нигерии. Это не могло не оскорбить национального чувства южных народов.
Я внимательно прислушивался к словам Джона. Он вспомнил, как еще при англичанах совершил поездку на север Нигерии к своим родственникам. Они владели скромной лавчонкой в пригороде города Кано Сабон Гари. Пробыв с ними около двух недель, Джон почувствовал, что северян хауса и фулани натравливают на его соплеменников, выставляя их кровопийцами — ростовщиками, иноверцами.
— Мне стало просто страшно за своих близких, — говорил Джон. — Я умолял их уехать, вернуться на юг. Но лавка — их единственное средство к существованию.
Он задумался, потом заметил:
— Я с ужасом думаю о том дне, когда этой ненависти будут развязаны руки. Начнутся погромы, прольется кровь…
Тем вечером ни Джон, ни я еще не знали, как близок был этот день. Ныне Нигерию сотрясают толчки разбуженного национализма и религиозного фанатизма. Само будущее страны в опасности.
Было поздно, когда Джон поднялся, чтобы отправиться к себе. Я предложил подвезти его на машине, и он согласился.
Ночной Ибадан сказочен. Его темные улицы были полны жизни. Откуда-то неслись звуки барабанов, пение.
— Какая-то семья совершает свои родовые обряды, — предположил Джон.
То здесь, то там мелькали ярко освещенные бары и рестораны, у которых толпились люди, шумели голоса. Кое-где на мостовых еще сидели торговки с грудами апельсинов и бананов в эмалированных мисках. Иногда при нашем приближении в проулках скрывались подозрительные тени.