Да, чтобы выглядеть в глазах света истинным денди, требовалось время, и немалое. Ведь основа дендизма – возведённая в культ эстетика безукоризненного внешнего вида, а также поведенческий кодекс. Прекрасно, если молодой человек холодно насмешлив, не забывая правило: «Мир принадлежит холодным умам», и склонен к бретёрству. Заядлый дуэлянт, забияка и задира – бретёр (от французского bretteur – шпага), по любому, даже самому незначительному поводу готов схватиться за шпагу, а само бретёрство – демонстрация отваги и граничащей с безрассудством лихости.
Дендизм – это манера жить, сотканная из малейших оттенков бытия. «Она придаёт человеку вид сфинкса, – полагали апологеты модного веяния, – заинтересовывающий, как тайна, и беспокоящий, как опасность».
Второй Чадаев, мой Евгений,
Боясь ревнивых осуждений,
В своей одежде был педант
И то, что мы назвали франт.
Одним из прототипов Онегина, во всяком случае как приверженца дендизма, стал знаменитый философ и не менее знаменитый франт своей эпохи Пётр Чаадаев. «Одевался он, можно положительно сказать, как никто, – писал автор “Докладной записки потомству о Петре Яковлевиче Чаадаеве” Михаил Жихарев – Нельзя сказать, чтобы его одежда была дорога, напротив того, никаких драгоценностей, всего того, что люди зовут “bijou”, на нём никогда не было. Очень много я видел людей, одетых несравненно богаче, но никогда, ни после, ни прежде, не видал никого, кто был бы одет прекраснее и кто умел бы достоинством и грацией своей особы придавать значение своему платью. В этой его особенности было что-то, что, не стесняясь, можно назвать неуловимым. На нём всё было безукоризненно модно, и ничто не только не напоминало модной картинки, но и отдаляло всякое об ней помышление. Я не знаю, как одевались мистер Бруммель и ему подобные, и потому воздержусь от всякого сравнения с этими исполинами всемирного дендизма и франтовства, но заключу тем, что искусство одеваться Чаадаев возвёл почти на степень исторического значения».
«…Появление его прекрасной фигуры, – продолжает биограф, – особенно в чёрном фраке и белом галстуке, иногда, очень редко, с железным крестом на груди, в какое-то бы ни было многолюдное собрание почти всегда было поразительно».
Вот и Нащокин повествует о московском приятеле Пушкину: «Чедаев всякий день в клобе, всякий раз обедает, – в обращении и платье переменил фасон, и ты его не узнаешь…»
Восторженные строки о русском денди оставила и Екатерина Николаевна, дочь генерала Раевского, знавшая его в молодые годы. Чаадаев, весьма образованный человек с безукоризненными светскими манерами, полагала она, являлся «неоспоримо… и без всякого сравнения самым видным… и самым блистательным из всех молодых людей в Петербурге».