Я стою перед своими учащимися, и, так как несколько дней я ничего не ел, у меня кружится голова, пока я подыскиваю слова. Когда я не в силах больше стоять и близок к обмороку, сажусь и начинаю медленно говорить. Я вяжу, как исхудавшая от голода Селия ведет свой урок, и речь ее звучит совсем бодро.
«Революция продолжается, — говорят учащиеся, — революция продолжается!».
Но вот наступает день, когда уровень воды в реках падает, и наши товарищи наконец появляются, тяжело взбираясь по склону горы; их промокшая насквозь одежда прилипла к телу. Промокли и съестные припасы за их спиной, но мы радостно принимаемся за еду.
Наступает день выпуска наших учащихся, мы отправляем их, гордых и рвущихся к борьбе.
Итак, революция продолжается.
Время от времени, подавленный мраком барака в пасмурный день, я выхожу из него, цепляясь за кусты и низко нависшие ветки на крутом склоне. Подымаюсь немного вверх и гляжу через просвет на протекающий внизу ручей. Две стройные пальмы высятся там над другими деревьями и зарослями. В бурю их длинные ветви колышутся, как космы волос на ветру.
Порывистый ветер и шквал дождя обрушиваются на оба дерева, которые пригибаются так низко, что кажется, будто их тонкие стволы вот-вот переломятся. Или они содрогаются и хлещут листьями в кружащемся вихрем воздухе. Но каждый раз, легко и грациозно, как ни в чем не бывало, они вновь обретают свою прежнюю прямую осанку.
Каждый раз я выхожу и любуюсь парой этих деревьев, которые словно подают мне пример выносливости.
Солнечный день, веет теплый ветер. Мы с Селией взбираемся по взгорью, высящемуся над нашим бараком. Пахнут свежестью омытые дождем деревья. Внизу ветер волнует залитую солнцем траву «когон», образуя на ней длинные полосы, подобные гигантским муаровым разводам на бархате. Он теребит нашу одежду и колышет неистово шелестящую листву.
Взобравшись выше на один из уступов на склоне, мы натыкаемся на пустующий барак. Здесь жили некоторые из наших учащихся, ушедшие отсюда после окончания курсов, От барака, как и от всех других покинутых жилищ. веет пустотой и запущенностью. Ветер ворошит остатки золы в очаге. Трепещут порванные полоски старой брошенной циновки. Перекатываются с места на место клочки бумаги под настилом.
Огромное дерево, растущее над бараком, вскинуло свои ветви, похожие на длинные протянутые руки. Зрелище это внушает какой-то безотчетный ужас — чудится, будто дерево протягивает свои щупальца к бараку. Под настилом виднеются побеги каких-то растений. Во все щели в бараке дует ветер.
Кажется, что все стихии в чаще лесов горят нетерпением вновь овладеть этим местом, где некогда обитали люди. Весь этот неотвратимый натиск несколько страшит, нам делается не по себе, и мы уходим прочь.