Жил да был в Москве художник Николай Сергеевич Н. Когда мы с ним впервые познакомились, – точнее и честнее говоря, когда я был ему представлен, – он был уже в летах. Ему было то ли к семидесяти, то ли уже за семьдесят, а я был моложе его лет на двадцать самое маленькое. У него была весьма солидная творческая биография – Суриковский институт и тайное ученичество у Фалька, искания и взлеты, дружба с великими мастерами. Премии, выставки, опалы и фаворы, картины в Третьяковке и в Русском музее, альбомы репродукций, книга его собственных воспоминаний и даже две монографии о его творчестве, написанные известными искусствоведами.
Всякий мало-мальски тертый человек, если видел Николая Сергеевича хотя бы издали, тут же понимал, что это – художник. Рослый и чуть грузноватый, с пышными, несмотря на годы, седыми волосами, с короткой энергичной бородкой, с ясными и цепкими голубыми глазами под густыми бровями. Одевался он в темно-серый длинный пиджак, чуть похожий на сюртук, всегда носил светлые брюки – летом фланелевые, а зимой из плотного сукна. В довершение образа – яркая клетчатая жилетка, непременно белая сорочка и фуляр на шее вместо галстука. Разумеется, перстень с зеленым камнем. Конечно же, тяжелая гнутая трубка с серебряным кольцом на мундштуке. И в правой руке – толстая узорчатая трость с роговой рукоятью. Он был очень похож на свой автопортрет, который висел в Третьяковке; правда, там он был гораздо моложе, черноволос и кудряв, но жилетка в клеточку, трубка и яшмовый перстень – на месте.
А рядом с ним – именно в тот раз, когда меня ему представили на каком-то фуршете-банкете-вернисаже (убей бог не помню точно где – но время помню, было это в самом начале двухтысячных), – так вот, рядом с ним была совсем юная женщина. Чуть было не сказал – девушка, даже девочка. Но боже, какая восхитительная девочка! У нее на пальце было обручальное кольцо, и у него тоже, и она говорила ему «Коля». «Коля, хочешь, я тебе принесу шашлычок из лосося?» – а он соглашался кивком.
Я даже внутренне вздохнул.
Что ж поделать! Как сказало наше всё, «Не только первый пух ланит да русы кудри молодые, порой и старца строгий вид, рубцы чела, власы седые в воображенье красоты влагают страстные мечты». Ну просто Мария и Мазепа из поэмы «Полтава»! Тем более что Николай Сергеевич был здорово похож на Мазепу из иллюстраций к упомянутой поэме, разве только длинных усов не было.
А сама Мария (кстати, звали ее именно Маша!) была очень хороша собой, но чуть скована какой-то будто бы провинциальной робостью. Она все время опускала голову, тушевалась и, казалось, хотела спрятаться за тяжелой и надменной фигурой немолодого – да уж скажем прямо – престарелого мужа. Зато одета была очень модно и дорого. «Оно и понятно, – подумал я. – Старик наряжает свою куколку». Что же касается ее застенчивости, то Николай Сергеевич, видно, хотел сделать девочку более смелой и раскованной. Со мной он знакомил ее очень тщательно: узнав, кто я и откуда, он тут же пересказал это своей Маше, прибавив: «Рекомендую, рекомендую!» А потом я видел, как он водил ее по залу от одной компании к другой, знакомил со своими приятелями, ей целовали ручку, хохотали, и она начинала смеяться тоже – это я наблюдал уже издалека.