– И все это вы им дарите, так сказать, за красоту и молодость?
– Бог мой! – Он посмотрел на меня с некоторой жалостью. – Немолодой человек, а такие глупости несете, извините.
– А за что тогда? Что они вам взамен?
– С тех пор как древние финикийцы изобрели деньги, ваш вопрос лишен смысла.
– Деньги?
– Да. Много денег. Побыть моей женой два-три года, получить этакий, что ли, бессрочный паспорт соответствия, этакий пропуск во все круги и кружочки – это дорого. Очень дорого! Но надежно. А деньги мне нужны. На жизнь, на уборщицу, на сына. Сын у меня полный обалдуй, к сожалению.
Он замолчал, добродушно глядя на меня сверху вниз; он был хорошего роста, я же говорил.
– Послушайте. – Мне вдруг захотелось проломить эту броню циничного самодовольства. – Послушайте, Николай Сергеевич… У вас их много?
– Не очень. Лиза третья, но мы скоро разводимся. Думаю, еще одну введу, так сказать, в круги… А потом, на прощанье, женюсь на самой богатой. С нее сдеру вообще сумасшедшие деньги, чтоб сына обеспечить. Потому что она навсегда останется моей вдовой! Вы понимаете, сколько это стоит? – он подмигнул.
– Погодите, – настаивал я. – Вы никогда ни в одну из них не влюблялись? Вот так, вдруг, неожиданно? Молодая, красивая, тонкая, умная, нежная – а?
– Какой вы смешной!
– Кстати, а вы с ними…
– Бог с вами. Мне почти восемьдесят! Хотя спим мы вместе. Иногда даже чуточку… Самую-самую чуточку… Впрочем, стоп! Что-то я говорю много лишнего. Наверное, это у меня старческое! – усмехнулся Николай Сергеевич. – А насчет влюбляться… У меня была всего одна настоящая любовь. Мне хватило. Это было очень давно. Страшно вспомнить.
* * *
У него вдруг потемнело лицо, и он, глядя не на меня, а на воду Москвы-реки, с усилием проговорил:
– Сорок пятый год. Маленький немецкий городок. Я прибыл туда на три дня раньше наших. Разведзадание. Я в немецкой форме. Красавец-офицер. И девушка, одна в брошенном доме. Красивая, как Лорелея. Ihr goldnes Geschmeide blitzet, sie kämmt ihr goldenes Haar… – негромко продекламировал он пару строк из Гейне. – Мы были вместе три дня. Всего три дня. Целых три дня божественной, потрясающей, убийственной любви. На четвертое утро просыпаюсь от грохота и шума: наши ночью пришли. Наши ворвались в дом и уже ее лапают. А я на втором этаже, со шмайсером.
– И что? – спросил я.
– Закричал по-русски: «Отставить! Разведгруппа энской дивизии!» – и из шмайсера пристрелил свою Лорелею… С тех пор, знаете ли, у меня насчет влюбляться как-то не получается, извините…
Он отвернулся и пошел вдаль по набережной, опираясь на резную трость, овеваемый дымом из большой гнутой трубки. Высокий, седой, трагически одинокий.