Хотя, надо признать, после этого преступления века облегчилась жизнь не только Наполеона, но и разумных обитателей квартиры, находящихся на самой высокой ступени эволюции — его, Владимира Свиридова, и его брата Ильи. Благо вытесненный с законной жилплощади примат страдал чем-то вроде недержания и хронического поноса, и беспредельно в самом что ни на есть прямом и буквальном смысле отравлял существование всем вышеперечисленным жильцам.
Наполеон сделал то, на что упорно не поднималась рука Владимира — провел разъяснительно-воспитательную работу с бессмысленным, примитивным существом, взявшим на себя слишком много, чтобы и в дальнейшем продолжать вести тот же образ жизни.
И почему Владимиру подумалось о странности и противоречивости жребия в судьбах меньших братьев — разумеется, имелись в виду Наполеон и его многострадальный родственничек, а не младший брат Илья, который временами производил впечатление очень даже разумного человека (по-латински более адекватно ситуации это звучит как Homo Sapiens)? Пожалуй, это происходило по очень простой причине.
Дело в том, что время от времени ему, Владимиру Свиридову, приходилось относиться с той же легкостью и непринужденностью к жизни и смерти существ, по мнению биологов-дарвинистов, далеко ушедших по эволюционной лестнице и от собратьев мартышки Наполеона, и от более крупных и интеллектуальных приматов.
К жизни и смерти людей.
Мартышка по какой-то неизъяснимой игре природных сил могла поцарапать или же вовсе уничтожить своего гнусного и вредоносного собрата, сеющего зло, без всякой на то санкции свыше. Человек же — по отточенной веками традиции — полагал необходимым придать своим действиям некую легитимность, облачившись в судебную мантию и засев с умудренным знанием бесчисленных законов лицом на коллегии себе подобных легитимных убийц. Почему-то от сотворения века повелось, что судья, который может быть и хуже, и злее, и греховнее осуждаемого им на смерть, и палач, исполняющий волю судьи, — так вот, они убийцами не являются, а дерзкий одиночка, взявший на себя бремя чьей-то несвоевременной, но очень нужной смерти, смерти человека, переполнившего чашу терпения божеского и человеческого — о, он убийца, и горе ему!
У животных подобное деяние именуется менее наглядным и удобоваримым, но куда более лояльным термином: естественный отбор.
Воистину замечательна наука зоология.
А вот в милой науке о праве, как почтительно называют юриспруденцию, то же самое деяние заявлено под внушительной формулировочкой «предумышленное убийство».
И опять же, горе тому, кто попадет под этот краткий, как удар жертвенного топора, вердикт.