Кстати сказать, если говорить о садах, то, кроме Эдема, сквозь христианские образы Сада проглядывают греческие сады Гесперид с золотыми яблоками, яблоневая земля Аввалон в кельтских мифах, божественные сады в эпосе о Гильгамеше. По сути дела это то, что называется «палимпсест», сквозь один образ просвечивает другой. Тема сада как рая актуальна до нашего времени: у Маяковского — «город-сад», у Цветаевой — «За этот ад, За этот бред пошли мне сад на старость лет. Такой мне сад на старость лет. Тот сад? — А может быть, тот свет?»
Короче говоря, времен, когда человечество бы не грезило золотым веком, обретшим вид того или иного изумительного места, в частности, райских садов, не бывало. Это нормальная вещь, когда, оказавшись в невыносимых обстоятельствах, а мы регулярно в них оказываемся, мы придумываем себе какую-нибудь утешительную грезу для компенсации и восстановления утраченного душевного равновесия. Вот один раз грезы человечества взяли и спроецировались на Новый Свет. Скажу об этом несколько слов.
Итак, в 1492 году был открыт Колумбом Новый Свет. С этим открытием было связано много интересных историй, но главное было в том, что поскольку завоеватели не понимали смысла ими увиденного, они стали эту ошеломляющую реальность подгонять к тому, что им было известно, то есть по возможности шить на Новый Свет костюм по мерке Старого. Например, неведомая река была Амазонкой, потому что одному конкистадору — мы знаем его имя — втемяшилось, что на ее берегах живут греческие амазонки, и он даже написал об этом отчет Короне. Вообще, там было много замечательных вещей, в частности, в период колонизации во множестве строились католические храмы, на фронтонах которых, к примеру, ангелы играли на индейских инструментах чоронго и т. д. Но важнее всего было не то, что из Индий повезли золото, серебро, картофель и кукурузу, а то, что открытие Нового Света капитально повлияло на европейский образ мыслей: открытием Нового Света радостно воспользовались, и мечта западного человека отыскать современника, живущего в земном раю, начала свое долгое странствие. Отныне вся литература о дикарях служит — а было множество документальных описаний и дневников, — не только этнографическим целям изучения дикарей как таковых, но и утоляет влечение западного человека к благодатной природе Эдема, к тропическим островам, потрясающим пейзажам, блаженной наготе и красоте туземных девушек (разве не эту жажду засвидетельствовали живопись и судьба Гогена?), к свободе, которой на самом деле — это было доказано исследованиями антропологов, — было меньше, а не больше, чем у нас с вами, к пресловутой сексуальной свободе, которая тоже в значительной степени была плодом пылкого воображения европейцев.