— Ну, что вы, галлюцинация сразу у полусотни солдат?! Мызгин, даю слово русского офицера: у вас нет никаких причин открещиваться от собственного мужества и находчивости!
— Да не знаю я ничего!
— Мызгин, уважая профессиональный интерес поручика, я обещаю, что не стану наш разговор приобщать к делу; он останется конфиденциальным, доверительным. Ну, между нами, понимаете?
Долго убеждали и уговаривали меня Иващенко и поручик. Но я помнил приказ партии: никаких показаний не давать. Так и остались они ни с чем.
Однако «охотникам» не померещилось. Действительно, они преследовали нас с незабвенным Мишей Гузаковым.
Мы шли на лыжах вдоль скал. Наезженная лыжня замысловато извивалась, и когда мы заметили преследователей, было поздно: все пути отхода оказались отрезаны. Кроме одного…
Скалы круто обрывались к руслу Гремячки, занесенному огромной толщей наметенного ветрами снега. Сзади — каратели, впереди — десятисаженный обрыв.
Что выбрать?
И мы предпочли обрыв.
Скользя вдоль края скал, нашли место, где нас не стало видно солдатам, сняли лыжи и, не взглянув вниз, чтобы не передумать, прыгнули в пропасть…
Мы глубоко увязли в снегу, еле-еле выбрались на поверхность, встали на лыжи и ушли на другую сторону ручья. «Охотникам» даже в голову не пришло, что можно прыгнуть в это ущелье. Они, видно, решили, что мы запутанными лыжнями проскользнули сквозь их цепь.
…Через несколько дней чиновник военного суда вручил мне обвинительный акт, а на следующее утро я получил свидание с защитниками — Кашинским и Кийковым.
Во втором одиночном корпусе меня ждал «сюрприз».
— Как чувствуешь себя, дьяволенок? — громко спросил знакомый голос, когда я, бренча кандалами, шел по коридору.
Михаил Кадомцев! Да, это был он, наш организатор и командир!
Бурная радость охватила меня в первую секунду, но тут же ее задавил ужас. Ведь появление Кадомцева и других товарищей-боевиков в одиночках второго корпуса могло означать только одно…
Так оно и было. Михаил Кадомцев и его сопроцессники, осужденные на смерть, ждали конфирмации приговора командующим Казанским военным округом генералом Сандецким.
Ожидание суда, пытка неизвестностью были тяжелы и сами по себе. Но они еще обострялись тем, что в соседних камерах с часу на час ждали казни друзья. С часу на час… И тем не менее — быть может, в это трудно поверить! — никто в нашем коридоре не унывал, не падал духом. Большевики-смертники наотрез отказались просить о помиловании и держались бодро и весело. Во втором корпусе царил какой-то удивительный подъем. Эта несокрушимая сила духа помогала сохранить мужество и мне. Товарищи, особенно Михаил, с трогательной заинтересованностью относились к моим делам, давали советы — умные, толковые, партийные советы.