— Ну, здравствуй, Чертов! — улыбаясь, сказал один из русских.
Все весело захохотали.
— Прошлый визит к нам сошел тебе благополучно, черемховский «му-жи-чок», — раздельно отчеканил офицер. — Теперь нам известно, кто ты — Мызгин, большевик, бывший каторжанин, член боевой дружины. Но об этом разговор после. Может, у тебя есть еще один паспорт? И оружие? Обыскать!
Обыскали. Ничего больше не нашли. Я уже ждал, что сейчас меня, раба божьего, прямым маршрутом отправят в тюрьму, но ошибся. Зазвонил телефон, чех на хорошем русском языке с кем-то переговорил и приказал:
— Отведите его в дом Петра Карповича Щелкунова.
Русский офицер снова засмеялся:
— Значит, встретитесь со Стрельченко и Трифоновым.
Вот как! Значит, и их…
Чешские власти и русская администрация копей сначала попытались заставить нас прекратить забастовку. Пришлось принять участие в длинной и хитрой комедии. Здесь были и длинные речи, и издевательства, и уговоры, и дискуссия о сравнительном положении русских и западноевропейских шахтеров, в которой модельщик Трифонов на обе лопатки положил своего противника — чехословацкого инженера в мундире полковника.
На нас пытались даже воздействовать роскошным обедом с вином. Есть мы ели — здорово проголодались, а пить отказались.
Щелкунов засмеялся:
— Ну, Мызгин, — Иван Михайлович, кажется? — не пьет, это понятно — хороший тенор, потерять опасается. А вот Трифонов меня удивляет. О, я знаю, выпивал не хуже, чем модели делал. Что же касается Стрельченко, то меня даже жена его просила, чтобы получку ей выдавать…
— Не ты меня, Петр Карпыч, поил, не тебе об этом говорить, — отрезал Трифонов. — Пью только промеж своих…
Вся эта волынка кончилась тем, что администрация пошла на смехотворные, явно неприемлемые для рабочих уступки.
— Это все? — спросил я. Трифонов и Стрельченко еще раньше, окончательно разозлившись, ушли. — Значит, теперь разрешите провести собрания по копям и объявить ваши милости?
— Зря ехидничаете, — ответили мне. — Разрешаем. Но имейте в виду: пока дело о забастовке шло гражданским порядком; если же наше терпение иссякнет, оно перейдет к военным властям…
Чех вывел меня из дома. С куцей бумажонкой — уступками — я отправился на Рассушинские копи, чувствуя себя мышью, с которой играет кот. Может, скрыться? Нельзя, эти сволочи могут заявить, что мы согласились с решением администрации и призвали выходить на работу. Расскажу все шахтерам, потом выпустим листовку.
На копи я пришел ко второму гудку. По дороге у рабочих узнал, что настроение у стачечников бодрое, но что ночью, пока мы заседали, пригнали много пленных, заставляют их кайлить уголь.