Там сгибают до земли зеленые перья отавы крупные и чистые августовские росы, которые выпадают утром и не скатываются на землю чуть ли не весь день: согретые белыми туманами, в них очень уж хорошо доспевают заботливо разостланные льны — гордость и слава моих земляков.
Зато намного раньше выбеливают знакомые мне зеленые поля и луга ранние зазимки — седые до неожиданности. Зима, как сообщают метеорологи, всегда приходит в мою область раньше, чем в другие, она богаче снегом и более сердитая своими морозами.
А когда вдруг по-осеннему желто и торжественно засветятся рощи и дубравы, то под каждой березкой обязательно прорежется подберезовик, под каждой осиной — подосиновик, а боровики, эти осмелевшие лесенята, выходят тогда из-под мрачных елей, которые, как наседки крылья, распустили у самой земли ветви, — выходят на солнечные поляны, а то даже и на самое поле.
Что-то от настоящего Севера имеет, кажется, мой край.
И неудивительно — он же на самых северных склонах Белоруссии. Потому тут и осеннее небо кажется порой слишком низким, и метели — круче, и даже ветер немного белее — и не от холода, а просто от одной, видимо, мысли о Севере.
Этот край, этот мой Север — холмистая, озерная, льняная Витебщина, а в ней еще более близкая, еще более своя — Оршанщина.
Вот почему, когда появилось желание основательно понаблюдать за каким-нибудь колхозом во все четыре времени года, мне не надо было выбирать, куда ехать, — конечно же, только Витебщина, понятно — только Оршанщина.
Не понадобилось также искать и подбирать колхоз: еще задолго до командировок я уже совершенно точно знал, что поеду в «Большевик». Обыкновенный, еще не заласканный славой колхоз, который тихо, но настойчиво трудится под самой Оршей.
Сначала про «Большевик» я услыхал в своих Зубревичах.
Тогда была самая жатва, и запыленные, со свежей соломкой на хедерах комбайны торопливо и, на взгляд постороннего человека, суетливо ездили туда-сюда по улице. Помню, кто-то сказал:
— Вон Шведов тремя комбайнами все до зернышка убрал, а мы и такой силой никак не можем управиться.
И потом, в некоторых других, близких к колхозу деревнях, где приходилось мне быть, я только и слышал: «А Шведов…», «А у Шведова…», «А Шведову…» Даже районная газета удивлялась, что «Большевик» тремя комбайнами убирает за день больше, чем знаменитый и экономически сильный колхоз имени Кирова — всеми одиннадцатью.
Я начал следить по сводкам в районной газете, как «Большевик» сеет, косит, жнет, молотит… Сводки только радовали. Ей-богу, когда читал их, казалось, что в колхозе царит какой-то неожиданный, но очень радостный праздник каждого дня — праздник труда. Скажем, если другие хозяйства убрали картошку на каких-то тридцать процентов, то «Большевик» — уже на все сто; соседние колхозы только еще начинали возить тресту на льнозаводы, а «Большевик» успел уже всю сдать; на других фермах молока убавлялось, а в «Большевике» — хорошие плюсы по сравнению с этим же временем прошлого года.